Книга Я – Сания - Сания Испергенова

Не знаю, сколько времени провела в изоляторе, но в группу вернулась вместе со снегом. Снежинки повисли на тонких нитках на потолке спальни – воспитательницы вырезали их ножницами из бумаги. На улице тоже шел снег. Валил огромными хлопьями, покрывая площадку и крыши беседок.

Пока никому до меня не было дела – воспитатели увели куда-то детей, – я залезла на подоконник в спальне и припала лбом к холодному стеклу. В пустом дворе хозяйничал снегопад. Прибирался на свой вкус, заваливая белой ватой все, что было не по душе. Сугробы росли над пустыми клумбами, над сломанными каруселями. Даже над мусорными баками возвышались огромные шапки. В воздухе плясали хороводы крошечных балерин, от которых я не могла оторвать глаз.

– Всее одееелись!

Окрик заставил вздрогнуть. Испуганным зверьком я скатилась с подоконника (увидят, куда залезла, накажут) и влетела в раздевалку. Там уже копошились дети. Красные комбинезоны. Белые валенки. Только у двух девочек в группе одежда отличалась от остальных – у меня и у Ани. Мы обе оказались на голову выше малышей. Остальных на зимней прогулке было друг от друга не отличить.

– Явилась, – безразлично отметила темноволосая дневная воспитательница с печальными глазами оленя.

Не зная, нужно ли что-то говорить – накажут, если промолчу или если отвечу? – я замерла с полуоткрытым ртом, глядя в крепкую спину и узкий зад, обтянутый белым халатом. Длинные каштановые волосы воспитательницы выбились из прически и разметались по плечам. Значит, утро не задалось и жди беды.

– Когда уже переведут? Надоела, – процедила она сквозь зубы, разговаривая то ли сама с собой, то ли с уборщицей, которая копошилась в углу.

– А чо, – откликнулась та, – из изолятора к нам опять?

– Как видишь.

Жалобно охнув, воспитательница опустилась на низкую скамеечку и, притянув к себе правой рукой первого попавшегося ребенка – тот едва успел вскинуть вверх подбородок, – резким движением застегнула «молнию» на его комбинезоне. Вжжжжик. Готово. Отодвинула его одной левой, а правой за рукав подтащила второго. Встал. Подбородок в потолок. Вжжжжжик. Следующий. Встал. Подбородок в потолок. Вжжжжжик. Следующий. Работа двигалась привычным конвейером. Вжик. Вжик. Вжик.

– Чой-то я никак не пойму, – уборщица застыла в задумчивости над полным мусорным ведром, – сколько ей лет?

– Пять исполнилось в изоляторе, – я замерла и превратилась в слух, – дылда.

Женщина присвистнула.

– Где же такое видано?!

– А я тебе о чем говорю, – воспитательница со скрипом поднялась со скамейки: детский конвейер наконец закончился, – в три уже духу быть не должно. Еще вторую дылду сегодня вернут!

Она в отчаянии махнула рукой. А у меня сердце забилось от радости – значит, мою Аню не съела баба-яга? Ее вернут? Внутри все закружилось, запрыгало.

– А чего ее держат-то?

– Говорят, документов нет отказных. Мать надо найти.

– Ха, – уборщица вытряхнула мусор из корзины в гигантский черный пакет, – ищи-свищи ветра в поле.

Радость оттого, что я скоро увижу Аню, сменилась привычной грустью. «Пять исполнилось в изоляторе», «мать надо найти», – я повторяла про себя фразы как магическое заклинание, не понимая их смысла.

Только через много лет я узнала, что мать бросила меня в роддоме и ушла, не написав официального отказа. Вместо него она оставила врачам записку, в которой обещала забрать меня домой через три месяца. Сегодня я понимаю, что из-за этого документа и застряла в доме малютки – меня не могли оформить как сироту или ребенка, оставшегося без попечения родителей, не могли перевести в детский дом. Хотя всех, кому исполнялось три годика, отправляли туда. Социальные службы должны были сначала отыскать мою мать и получить от нее письменный отказ от ребенка, а потом инициировать лишение родительских прав. Тогда у меня появился бы статус сироты. Но мне уже исполнилось пять лет, а мою мать так и не нашли. Я жила в подвешенном состоянии – «родительский» ребенок, оставленный на попечении государства.

Пока мы стадом спускались по лестнице, пока выходили во двор, услышанное сжалось в два слова – «пять» и «мать». Что это значит? Не знаю. Всем три, мне пять. Непонятно. Я дылда. Хоть это слово много раз слышала – дылды мы с Аней. А мать? Что значит «мать»? Странные незнакомые звуки, которые притягивают, словно магнит.

Дверь, ведущая на улицу, открылась. Толчок, рывок, сосед споткнулся, сжал руку, сзади клюнули головой в спину, сбоку – в плечо. Мы оказалась на дорожке перед детской площадкой. Свежий морозный воздух залетел в ноздри, и голова закружилась от его чистоты. После запахов изолятора – хлорки и остро пахнущих лекарств – тонкий аромат снега казался сказкой. Я незаметно вытянула перед собой ладонь, и на варежку доверчиво опустились снежинки. Хотелось рассмотреть их – переливающихся разноцветными блестками, с лучами невероятной красоты, – но в спину грубо толкнули, и снежинки рассыпались. Мы пошли в глубь двора. Воспитательница оставила нас на веранде, строго приказав не сходить с места, и направилась к заведующей, которая зачем-то вышла во двор. Свобода!

Дети толпились посередине веранды на детской площадке и жались друг к другу. А я присела на корточки у края и стала разглядывать снежинки. Их красота притягивала, казалась волшебством. У каждой снежинки был свой узор. Как это получается? Кто сидит там наверху и вырезает крошечными ножницами это великолепие из тонкого-претонкого льда? В ответ на свой вопрос я словно увидела маленьких-премаленьких человечков на облаке. И как они попадают туда?

– Всеее построоиились!

Крик воспитательницы взрезал морозный воздух. А я даже не успела представить себе, как живут эти маленькие небесные существа, которые делают снежинки. Как они сбрасывают их вниз, чтобы прикрыть голую землю, и кусты, и мусор. Просто сидела и смотрела, не в силах оторваться от красоты.

– Комууу я сказааала?!

Я вскочила, встала в строй вместе с детьми, и мы потопали назад, в раздевалку. В нежный морозный аромат из открытой двери врывался привычный запах щей из кислой капусты. Мы возвращались в свое беличье колесо.