Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
— А если, руководствуясь больше мистикой, чем наукой, допустить, что меня настигло «посмертное проклятье»? По каковой причине отменить его просто некому? Чеширский Кот исчез, а улыбка осталась…
Они еще немного потешились мыслью, обыгрывая всевозможные варианты этой и других гипотез, выпили с профессором, продолжили «околонаучный треп», как это называлось в их кругах. Шульгин, не подавая вида, пристально наблюдал за Андреем — жестами, мимикой, интонациями, за тем, как он подносит рюмку ко рту и закусывает. Иногда подбрасывал как бы ничего особенного не значащие фразы. Занимался своей нормальной, за последние годы несколько подзабытой работой.
Вставил изящную, специально подобранную шутку, на которую Новиков среагировал нужным образом.
Тут же Сашка и спросил, как бы между прочим:
— Ну что, успокоился немного? Видишь, само общение с хорошим врачом имеет целительный эффект. Мы хоть и шарлатаны от медицины, а кое-что умеем. Да и Константин Васильевич колдует помаленьку.
Новиков посмотрел на него с изумлением.
— Слушай, в натуре отпустило. Заболтал ты меня, я сразу и не заметил…
Он вскочил, прошел от стола к окну, постоял немного, прижавшись лбом к стеклу и рассматривая безжизненный городской пейзаж. Вернулся. Чуть вздрагивающими пальцами размял сигарету.
Удолин покачал головой, но ничего не сказал. Снова потянулся к графинчику.
— За это стоит… Подождите, Александр, так это значит что?
— То самое и значит. Разливайте, раз взялись. Сто́ит, сто́ит…
— Саш, это какой-то цирк! — не скрывал радостного возбуждения Новиков. — Правда, как оно бывает — болел, болел зуб, и вдруг раз — и перестал! Сразу и не заметишь, потом языком потрогаешь — точно!
— Значит, депрессия прошла почти мгновенно? Сейчас тебя снова потянуло в эйфорию, что вполне естественно. По сравнению с той фазой, что имела место, возвращение к норме уже восторг. Поглядим, понесет маятник дальше или остановится. Впрочем, если и качнет чуть дальше — не беда. Отнесем на счет «злодейки с наклейкой». — Он указал на бутылку.
— Ты же вчера пить не велел. Я ночью попробовал, правда, еще хуже стало.
— Как и должно быть. Депрессию алкоголь усугубляет, вплоть до белой горячки и суицида, зато в гипоманиакальной стадии — стимулирует творческий потенциал и расцвечивает жизнь новыми красками…
— Александр, — воздел руки профессор, предварительно опустошив чарку. — А как же теория эфира?
— Это вы ее знаток, не я. Значит, придуманный мною и устроенный Замком блок не пропускает и его колебаний. «И тольки», как говаривал батька Махно в некогда популярном фильме «Александр Пархоменко».
Новиков почесал подбородок.
— Клетка? — спросил он спокойно. — Или как там у вас, медиков, «бокс» для пациентов, лишенных иммунитета.
— Вроде того, — согласился Шульгин. — Но здесь ты, по крайней мере, будешь избавлен от страданий. До тех пор, пока мы не придумаем что-то радикальное. Не так уж плохо — роскошная квартира наверняка лучше больничной палаты. И выскакивать наружу тебе никто не запретит. Пока снова начнется, пока достигнет максимума — два-три часа выдержишь свободно… И нам экспериментальный материал…
Глава вторая
Вчетвером они вошли в помещение, обставленное как кабинет очень высопоставленного лица. В правом углу, далеко от высоких резных дверей размещался солидный письменный стол, обтянутый синим бильярдным сукном и огороженный миниатюрной балюстрадой с точеными балясинами, чтобы бумаги не падали от ветра или слишком резкого движения. На столе красовался колоссальный письменный прибор с шеренгой чернильниц, подставок для ручек, двумя пресс-папье, звонком для вызова секретаря и в довершение — несколькими аллегорическими фигурами тонкого литья. Рядом — телефон в стиле начала ХХ века, оправленный слоновой костью, с выступающим диском номеронабирателя и трубкой с блестящим рожком-раструбом микрофона. Несколько книжных шкафов позади кресла и по сторонам. Две вертящихся этажерки с книгами и папками, могущими потребоваться в каждый момент. Приставленный к главному столу столик для наиболее важных посетителей. И — огромный, двухметровый глобус неподалеку.
Видимо, мажордому самого себя (а как иначе назовешь человекоподобный эффектор Замка, созданный им же, чтобы изображать лицо, назначенное этим явлением управлять?) нравилось ощущать себя значительной персоной, не хуже прошлых мировых владык.
Остальное пространство кабинета выглядело актовым залом. Совершенно пустое, сверкающее навощенным паркетом, на котором несколько десятков пар могли танцевать вальс или мазурку. И, по левую руку, три четырехметровых окна с частыми переплетами, выходящие на океан.
Приглашенному для доклада чиновнику было бы очень не по себе идти по этой ледяной плоскости, перебирая ногами, но почти не приближаясь к начальнику, с нетерпением ждущему. Подобным эффектом обладает площадь перед собором Святого Петра в Ватикане.
Однако вошедшие отнюдь не были чиновниками, и просителями тоже. Помпезный интерьер вызвал у них не почтение, а вежливо скрытые усмешки.
Они остановились у первого окна, как бы не подозревая о присутствии здесь кого-то, кто заслуживал почтения или хотя бы специального внимания. Их привлек тревожно-прекрасный вид по ту сторону окна.
Вся необъятная Атлантика до самого горизонта мрачно дымилась. Громадные волны от гребней до подошв покрывали широкие полосы пены, воздух был наполнен водяной пылью и брызгами. Десятиметровые валы с грохотом пушечных залпов ударяли в торчащие в полумиле от берега рифы и, почти не потеряв чудовищной энергии, докатывались до пляжа, перемешивая тысячи тонн песка и гальки с почти непереносимым для слуха гулом и скрежетом. Но это там, снаружи. В зал титанические стены и материал, имитирующий оконное стекло, пропускали минимальное число децибел. Только чтобы составить представление, каково сейчас «за бортом».
— И это всего лишь около девяти баллов, — сказал Андрей Новиков, протягивая друзьям портсигар из шкуры настоящего нильского крокодила. — А кажется, еще чуть-чуть, и в самые окна начнет заплескивать… Первый раз здесь такое вижу. Вовремя мы на «Призраке» проскочили…
— Баллов пять прибавить, так оно и будет. До окон не до окон, а до стен точно достанет, — согласился Шульгин.
— Не бывает, — возразил Алексей Берестин. — Если сейчас девять, откуда еще пять?
— Тебе господин Бофорт — родной дедушка? — спросил Олег Левашов. — Если он в тысяча восемьсот каком-то году закончил свою шкалу на двенадцати баллах, так и что? Аристотель утверждал, что у паука шесть ног…
— Дело скорее всего в том, что в начале девятнадцатого века ветер тридцать метров в секунду считался абсолютным пределом возможностей мореплавания. Грубо говоря, двенадцать баллов — условная точка невозврата. Приборы вместе с наблюдателями и кораблями оставались там. — Новиков махнул рукой в сторону горизонта. — А так, конечно, — при том же шаге по три метра на каждый балл, можно и стобалльную шкалу построить… Внутри торнадо столько, наверное, и есть…
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
