Жаркая краска заливала ее щеки. Она все сделала неправильно. Выбрала совсем не ту тактику. А впрочем, разве можно было выиграть у Вито в словесном поединке? Едва ли. Он мастерски лишил ее самообладания еще до того, как она вошла в кабинет.
— Я была… я так расстроена, — пролепетала она. — Тим недавно сдал экзамены, а это большое напряжение. Я лишь хотела, чтобы ты яснее представил его состояние.
— Меня не интересует его состояние, — без искры сострадания проговорил Вито. — Он не ребенок и не умственно отсталый. Он сам отвечает за свои поступки.
Эшли ради собственной безопасности уставилась в точку слева от его головы. Эти слова она должна была сказать ему. Эта роль написана для нее — объяснить Вито, почему Тим так яростно реагировал на колкости Пьетро. Это ее роль — рассказать Вито, как их отношения после разрыва смяли ее. Какой грязью ее вымазали и какую тяжелую дань ей приходится платить. Но разве может она пойти на то, чтобы открыть ему правду о своей беременности? Вито — последнему из всех людей. Разве она смогла бы обсуждать с ним такое глубоко личное горе, о котором еще никогда и ни с кем не говорила?
В момент слабости она позволила Сьюзен узнать о том, что носит ребенка Вито. Она верила, что Сьюзен будет хранить тайну. А надо бы лучше знать сестру. Отец подслушал разговор Сьюзен с Арнольдом, и тайна выплеснулась наружу! А затем пришло и возмездие.
Хант Форрестер осуждал людей, чьи дети попадали в переделки из-за либерализма родителей. Он хвалился строгой дисциплиной в своем доме.
Узнав, что Эшли беременна, отец пришел в ярость. Больше всего он боялся потерять лицо в глазах местного делового общества. И этого одного было достаточно, чтобы он отказался от нее. А очередная новость, что отец ребенка уже женился на другой женщине, стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения.
Эшли была уже на четвертом месяце, когда случился выкидыш. Но большинство членов ее семьи вполне допускали, что она потеряла ребенка намеренно. В восемнадцать лет Эшли очень красноречиво отстаивала свое решение не выходить замуж и никогда не иметь детей. Каждый знал, что аборты относительно легкодоступны, и каждый допускал, что в конце концов она выбрала именно это решение. Нет, она не могла сказать Вито… Вито, который так безмерно любил детей. С которым когда-то она так страстно спорила о праве женщины самой делать выбор. Вито не поверил бы ей. А если бы хоть на минуту подумал, что она выбрала такое решение, то стал бы презирать ее еще больше, чем презирает сейчас.
— Тиму только восемнадцать, — снова начала она, загнав в глубину горькую боль воспоминаний. — И в некотором смысле это моя вина. Я никогда не обсуждала… я хочу сказать, он ничего не знает о том, что произошло между нами. Он сам пришел к каким-то ложным заключениям. Но я и понятия не имела, как он переживает, пока… — она осеклась.
Молчание затянулось. Вито умел использовать молчание как оружие. Он сидел по ту сторону стола в высшей степени раскованный, холодный, спокойный и бесконечно самоуверенный. Он пугал ее.
— Послушай, я не пытаюсь оправдать его…
— Но, совершенно точно, это твоя вина, — перебил он.
— Если Тима осудят, вся жизнь его будет разрушена. Он потерял голову. Он очень сожалеет о том, что сделал.
— Тогда где же он? — Неколебимо прямой взгляд сверлил ее.
— Он не знает, что я здесь. — Секунду она отчаянно барахталась в своих мыслях. — И я даже не понимаю, почему ты спрашиваешь меня: Это не справедливо. Ты вызвал в полиции такое волнение, что его арестовали бы, если б он только приблизился к зданию.
— Какая сообразительная, — пробормотал он. — Я и забыл, какой ты можешь быть сообразительной.
Но скажи мне, если бы я или кто-то из членов моей семьи оказался на дорожке перед машиной, как ты думаешь, твой брат нажал бы на тормоз?
— Почему ты хочешь представить его злодеем? Он никого не пытался убить! Это импульсивный поступок под влиянием алкоголя. Он не понимал, что делает, пока не стало уже поздно!
— Цель этого взволнованного заключения — смягчить мое сердце? — Вито сцепил перед собой длинные смуглые пальцы. — Люди, нарушившие закон, должны понести наказание.
— Вито, это же всего лишь машина! — бросилась она в очередную атаку. — Да к тому же он и не собирался разбивать ее. Есть наказание и наказание. Послать подростка в тюрьму за то, что он разбил машину и сломал дурацкий фонтан, — это то, что я называю сверхреакцией. Это же погубит Тима!
— Едва ли его отправят в тюрьму за первый проступок.
— Но это не первый… — Эшли в ужасе замолчала, проглотив окончание убийственного признания.
— Тогда моя совесть' чиста. — Черные ресницы опустились. — Если он и раньше нарушал закон, то определенно заслуживает, чтобы власти занялись им. Совершенно ясно: первого предупреждения оказалось мало для того, чтобы подавить его склонность к насилию.
Стальная лента отчаяния сдавила Эшли лоб. Кровь стучала в висках. Она пришла сюда, чтобы помочь Тиму. А пока что только подбросила хвороста в пламя гнева Вито.
— Ты хотя бы видел Тима?
— Видел, — ответил он. — Я узнал его на вечеринке у племянника и недолго поговорил с ним. Он очень похож на тебя и по цвету волос, и по характеру.
— Ты считаешь, что во мне тоже есть склонность к насилию? — с горечью спросила Эшли.
— У него твои глаза, — спокойно продолжал он, не обратив внимания на ее реплику. Чувственный рот принял жесткие очертания. — Вы оба притягиваете к себе внимание. Но при более близком знакомстве открывается, что привлекательность ваша лишь внешняя.
— Да как ты смеешь!.. — Она высоко вскинула голову, негодование бурлило в ней.
Он лишь мельком взглянул на часы. Жест выдавал скуку, и от этого ей еще больше захотелось вызвать взрыв, столкнуть его с атакующей позиции.
— Каждый может сойти с рельсов, когда обстоятельства доведут до крайности. — Огромные изумрудно- зеленые глаза обвиняюще уставились на него. — Однажды ты сам так сделал. Не хотела, конечно, напоминать тебе тот случай.
На щеках Вито перекатывались желваки.
— Напоминание неуместно, и в нем нет необходимости. Я не страдаю провалами в памяти.
На крохотную долю секунды Эшли опасно приблизилась к полной потере самообладания. Ей дорого обошлось напоминание об их последней встрече. Изнасилование? Нет, это было не изнасилование. Свидание началось с едкой злобы и кончилось дикой страстью. Не акт любви и даже не акт желания. И финал — унизительное выражение типичного мужского удовлетворения, разрушившее ее гордость на много-много месяцев вперед. Справившись сейчас со своим гневом, Эшли совершила самое трудное дело в жизни. И справилась она лишь потому, что сосредоточила все мысли на брате.
— Я бы умоляла тебя, если бы верила, что это изменит твое отношение, — холодно призналась она.
— Не изменит.
