— Да.
Она коснулась пальцем большого, тяжелого кольца с граненым белым камнем. «Это кольцо короля».
— Да, это кольцо символизирует моего отца. А это, — сказал он, указан на тонкое кольцо с серой полосой, — мою маму. Гладкое — кольцо дедушки.
«Он никогда не был королем?»
— Королем был его старший брат. Когда тот умер, он мог бы править, если бы захотел. Но его сын, мой отец, был молод, крепок и решителен, и дедушка, тогда уже старый и слабый, передал власть сыну.
«А мать твоего отца и родители матери? У тебя есть кольца для них?»
— Нет. Они уже умерли. Я их никогда не видел.
Она взяла его правую руку. «А эти? На этой руке тебе для колец даже пальцев не хватает».
— Это кольца в честь моих братьев, — объяснил он. — По одному на каждого. Самое широкое — для старшего, самое тонкое — для младшего.
«Значит, все твои братья носят еще более тонкое кольцо в честь тебя?»
— Верно, и моя мама, и дедушка, и отец.
«Твое кольцо самое тонкое только потому, что ты младший?»
— Так принято, Катса. Но у них оно не такое, как остальные. В него вставлены крошечные камни, золотой и серебряный.
«Как твои глаза».
— Да.
«Из-за Дара тебе полагается особенное кольцо?»
— В Лиониде Одаренных почитают.
Для Катсы такая мысль была неожиданна. Оказывается, есть народ, в котором почитают Одаренных. «У тебя нет колец в честь жен братьев и их детей?»
По улыбнулся.
— К счастью, нет. Но в честь собственной жены у меня было бы кольцо, и если бы у нас были дети, я бы носил по кольцу в честь каждого. У моей матери четверо братьев, четыре сестры, семеро сыновей, родители и муж. Она носит девятнадцать колец.
«Это сумасшествие. Она вообще может шевелить пальцами?»
— У меня с этим проблем нет, — он поднес ее руки к губам и покрыл костяшки пальцев поцелуями.
«Меня никто не сможет заставить носить столько колец».
По засмеялся и, перевернув ее руки, поцеловал ладони и запястья.
— Тебя никто не сможет заставить делать что-то, чего ты не хочешь.
И тут вступил в дело Дар По, точнее, та его часть, которая в последнее время начала нравиться Катсе все больше: он знал без слов, чего она хочет. С плутовской улыбкой По опустился перед ней на колени, обнял за талию и, притянув к себе, принялся ласкать губами ее шею. Катса затаила дыхание, забыв обо всех возражениях, и наслаждалась холодком золота на лице и на коже от его прикосновений.
— Все эти раны у животных в приюте от самого Лека? — спросила она однажды в пути. — Как думаешь?
Обернувшись, По взглянул на нее.
— Я понимаю, это ужасное обвинение. Но мне кажется, что да. И еще меня беспокоит болезнь, о которой говорил тот торговец.
— Думаешь, Лек их убил?
По пожал плечами и ничего не ответил.
— Может быть, королева Ашен заперлась, поняв, что у него есть Дар?
— Это мне тоже приходило в голову.
— Но как она могла догадаться? Разве она не должна быть околдована?
— Понятия не имею. Может, он слишком далеко зашел в своей жестокости, и ее разум на какое-то мгновение прояснился. — Он поднял рукой ветку, мешавшую проехать, и пригнулся. — Должно быть, его Дар не всесилен.
Или, возможно, у него нет Дара. Может быть, это всего лишь нелепое предположение, за которое они ухватились в отчаянной попытке объяснить необъяснимые вещи.
Но ведь правители Монси умерли, и ни у кого и мысли не возникло о чем-то дурном. А теперь король похитил принца Тилиффа, и никто даже не подумал его заподозрить.
Одноглазый король.
У него должен быть Дар. А если нет, тогда это что-то противоестественное.
Тропа становилась все более узкой и заросшей, и теперь они чаще вели лошадей под уздцы, чем ехали верхом. В какой-то момент листья на всех деревьях, словно сговорившись, поменяли цвет на рыжий, желтый, красный, багровый и коричневый. Через один или два дня на пути возникнет тот самый постоялый двор, на котором придется оставить лошадей, и дальше их ждет подъем по крутой горной тропе, с вещами на спинах. По предупредил, что в горах лежит снег, и путешественники встречаются очень редко. Двигаться придется осторожно, опасаясь бурь.
— Ты ничуть не боишься, да, Катса?
— Не особенно.
— Это потому, что тебе никогда не бывает холодно, к тому же ты можешь поймать медведя голыми руками и в любую метель разжечь костер даже из сосулек.
Она не рассмеялась, чтобы не поощрить его, но улыбку сдержать не сумела. Они разбили лагерь на вечер, и теперь Катса ловила рыбу. А когда она ловила рыбу, По всегда начинал ее дразнить, потому что она не закидывала леску, как сделал бы он, а снимала сапоги, подворачивала штанины и заходила в воду. Схватив рыбину, подплывшую достаточно близко, она бросала ее сидящему на берегу По, который, посмеиваясь, очищал и потрошил ее и составлял Катсе компанию.
— На свете не так уж много людей, у которых реакция быстрее, чем у рыбы, — заметил он.
Катса нацелилась на серебристо-розовый отблеск, промелькнувший у лодыжек, и через мгновение бросила По еще одну рыбину.
— Па свете не так уж много людей, которые знают, что у лошади камень застрял в копыте, даже если нет никаких признаков. Может быть, для меня добыть себе ужин так же легко, как убить человека, но, по крайней мере, я не умею разговаривать с лошадьми.
— Я тоже не умею. Просто в последнее время я начал чувствовать, если они хотят остановиться. А уж остановившись, причину найти несложно.
— Ну, все равно, мне кажется, не тебе удивляться моему Дару.
Усмехнувшись, По оперся на локти.
— Я не удивляюсь твоему Дару. Мне просто кажется, что ты неправильно его понимаешь.
Катса протянула руку к темной вспышке в воде и бросила на берег еще одну рыбину.
— И как же его нужно понимать?
— Вот этого я не знаю. Но Дар убивать не объясняет все твои умения. То, что ты никогда не устаешь, не чувствуешь холода и голода.
— Я устаю.
— И не только это. Ты можешь разжечь огонь даже в ливень.
— У меня просто больше терпения, чем у других.
— Конечно, — фыркнул По. — Терпение — вообще одно из твоих основных качеств.
Он увернулся от рыбины, которая летела прямо ему в голову, и снова уселся, смеясь.
— Твои глаза так ярко горят, когда ты стоишь в воде, а в лицо тебе светит заходящее солнце, — сказал он. — Ты прекрасна.
«Прекрати».
