Этот жизненный опыт показал, что не имеет никакого значения, сколько времени прошло: я никогда не смогу вытравить из себя Кубу, я ношу ее внутри себя, и она будет окружать меня, где бы я ни была.
Меня проводили в комнату на втором этаже, и когда я попыталась распаковать чемодан, один из солдат жестом показал, чтобы я этого не делала. Я ощущала запах сигар Фиделя и начала тревожиться и спрашивать о нем, но мне только повторяли: «Подожди, подожди». Затем я услышала шаги и голоса, быстро-быстро говорящие на испанском. Меня охватила нервозность. И тут открылась дверь, и я увидела мужчину с седыми волосами. Это был он, Фидель. Я села и расплакалась, переполненная эмоциями и не зная, что сейчас произойдет.
Я никак не могла насмотреться на этого юношу, на его руки, его лицо, этот нос, совсем такой же, как у Фиделя… Определенно, не было никаких сомнений в том, что это его сын.
Он быстро подошел ко мне и с болезненной сдержанностью сказал:
– Привет, не плачь.
Фидель никогда не выносил моих слез. Тогда мне в голову пришло только ответить:
– Фидель, это я.
Он пожал мне руку, прошелся по комнате, вдруг развернулся и замер, пристально глядя на меня. Я чувствовала себя очень неуютно под этим взглядом, потому что не могла понять, о чем он думает. Потом он уселся на стул и просто сказал:
– Ты вернулась.
Я приблизилась к нему, села на пол и положила голову ему на колени, хоть и убедилась в том, что он не испытывает большого энтузиазма от нашей встречи и, возможно, даже раздосадован. Ну а для меня находиться там было сродни чуду. Я заговорила со слезами на глазах:
– Мне нужно найти ответы, Фидель. Я хочу узнать о нашем сыне, я должна знать, существовал ли он вообще, жив он или мертв. Я не могу жить всю жизнь, не зная этого, потому что это все равно, что жить с дырой в груди. Если он жив, я хочу о нем узнать, я должна увидеть его. Если нужно, я для этого порву свой паспорт…
Тут я показала ему фотографии Марка и Моники, открыла чемодан, чтобы достать подарки, которые привезла для нашего сына, я продолжала говорить, всхлипывая… Фиделя, казалось, это нисколько не трогало. Он ограничился словами:
– С ним все хорошо. Все дети здесь принадлежат Кубе.
Тогда его серьезный тон не ранил меня, наоборот, мне этого было достаточно. Я была ближе, чем когда-либо, к ответу на самый большой и болезненный вопрос моей жизни. Наконец-то появились первые признаки света в самой мрачной главе моей биографии.
Андрес – наконец
Фидель махнул охраннику, тот махнул в ответ, и они переговорили. Он сказал, что ему пора. Когда Фидель поднялся, открылась дверь, и вошел высокий юноша, немного более худой, чем мой сын Марк, одетый в голубую рубашку, брюки цвета хаки и мокасины. У него были темные, немного вьющиеся волосы, а под мышкой он держал несколько книг. Фидель произнес:
– Это Андрес.
Мы пожали друг другу руки. Я не верила своим глазам, но не могла отвести взгляд от молодого человека, проронившего что-то вроде: «Добро пожаловать на Кубу». После стольких лет сомнений мне было не до условностей, так что я неуверенно спросила у него:
– Я твоя мать?
Тогда он посмотрел на меня, обнял, и я разразилась слезами, которые, несмотря на все свои усилия, никак не могла сдержать.
– Зачем же теперь плакать? – сказал он мне, но от его слов я разрыдалась еще сильнее.
Я никак не могла насмотреться на этого юношу, на его руки, его лицо, этот нос, совсем такой же, как у Фиделя… Определенно, не было никаких сомнений в том, что это его сын, он был копией молодого Фиделя. Это наш сын, я в этом твердо уверена, и его образ с того дня всегда у меня перед глазами.
Фидель шагал по комнате, потом вышел, позволив мне побыть наедине с Андресом. Мальчик сказал, что изучает медицину. Я показала ему фотографии брата и сестры и попыталась вручить подарки, которые были у меня в чемодане: мои туфли, мои брюки, что угодно, лишь бы оставить о себе память. Еще я сказала, что мне очень нужно иметь возможность написать ему, и он дал мне свой адрес. Туда я потом и писала, оттуда и получила одно письмо, хотя, когда я открыла конверт, он оказался пустым.
Фидель спустился по лестнице, и я слышала, как он разговаривает с кем-то внизу. Больше я никогда его не видела.
Когда Андрес ушел, я осталась одна. Мне никак не удавалось уснуть, хотя я могу поклясться, что в тот день я чувствовала себя обессиленной как никогда в жизни.
Утром, когда я спустилась к завтраку, мне сообщили, что мое присутствие больше нежелательно. Но они хотели, чтобы перед отъездом я рассказала о своей работе в Форт Чаффи. Я встретилась с тремя кубинскими следователями в комнате частного дома и начала отвечать на их вопросы, сообщая обо всем, что видела на той базе. Мои показания записывались на английском. Это был рассказ о сегрегации, о негуманном обращении и беззаконии в отношении marielitos, который вызвал их негодование. Я подкрепила правдивость своих слов, передав им документы, которые привезла с собой.
Потом меня отвезли в аэропорт, и я уехала с Кубы. Когда я приземлилась в Майами, я все еще пребывала в состоянии шока. В аэропорту меня ждала Валерия. Она до сих пор вспоминает, в каком состоянии она меня встретила: в расстроенных чувствах, почти в истерике. Я только и делала, что твердила одно и то же:
– Я видела его, видела. Я познакомилась с Андресом. Мой сын жив.
10
История, как в кино
Андрес, мой сын от Фиделя, был жив. Я его видела, я с ним познакомилась. Наконец прекратились мои мучительные сомнения, и стало возможным навсегда похоронить память о лжи и манипуляциях, которым я подвергалась. Несмотря на то, что я была вынуждена расстаться с ним и подписать документ о том, что никогда не попытаюсь забрать его с собой в США, была восстановлена не только моя честь, но и я сама была оправдана в своих глазах как женщина и как мать.
Четверо агентов ФБР явились в дом Валерии в Игл-Лейк и несколько часов меня допрашивали. Я во всех подробностях, как только могла, описала Фиделя, Андреса, дом, комнату, охрану… Мой рассказ растянулся на восемнадцать страниц. Когда мы закончили, мне было сказано:
– Мы знаем, что ты говоришь правду, потому что сами там были.
Тот дом, где я встретилась с Фиделем и Андресом, находился под неусыпным наблюдением ЦРУ. К сожалению, как и много раз до того, правда, которую я говорила, оказалась для кого-то неудобной.
Я приехала в Нью-Йорк для того, чтобы встретиться с Моникой и попытаться уговорить ее приехать жить ко мне во Флориду. Еще я конечно же хотела рассказать ей о брате и о Кубе. История получилась очень эмоциональной и далась мне нелегко, как и те события, о которых я рассказывала, пока мы пили капучино в кафе. Поднявшись из-за стола, я не сделала и трех шагов, как упала в обморок. Моника схватила меня под руки и в панике закричала. Именно она спасла меня, быстро найдя такси и немедленно доставив меня в больницу. Я очнулась на больничной койке, с иглой капельницы в руке, бормоча что-то о сыне на Кубе. Меня хотели оставить на месяц под присмотром психиатра.
