— Вот что значит летать постоянно, — говорил я летчикам, — непрерывно вести бои. Только в полетах тренируется сила, сноровка, закаляется воля, характер. Отсюда вывод: в полетах между вынужденными перерывами надо быть особенно внимательным, осторожным, осмотрительным, здраво оценивать обстановку, принимать грамотные и обоснованные решения.
Мы разобрали этот полет подробнейшим образом, сделали выводы. Я видел, что летчики воспрянули духом, обозлились на себя и на немцев, что летчики рвутся в бой исправить ошибку — потерю Гапунова, доказать, что эта потеря — случайность, что ее могло и не быть. Но погода снова испортилась, вопрос, как говорится, остался открытым, душевное равновесие и мое, и летчиков осталось не восстановленным. На бумаге Гапунов «списан» как боевая потеря, но бумага вытерпит все, а совесть не терпит, совесть страдает…
Так я размышлял, неторопливо идя по кукурузному полю, забыв о неудачной охоте, о насмешках, которыми встретил меня командир батальона, обо всем, кроме того, что бередит душу, не дает ни сна, ни покоя.
И вдруг — коза, застыла, как изваяние, только стрижет ушами. Дикая. Стоит на моем пути. Я замер. Боюсь спугнуть. А может, коза не одна. Не шевелясь, начинаю осматриваться. Влево смотрю — никого. Вправо — еще одна. Тоже стоит и тоже стрижет ушами. Стрелять из ружья бесполезно, не достать. Беру пистолет, целюсь, стреляю. Коза, захромав, бросается вправо. Отбежав метров на сто, остановилась. Все ясно: ближе не подойдешь.
Отсюда до самолетной стоянки метров семьсот. Бегу прямо туда, беру у солдат карабин и — обратно, на поле. Козы на месте. Будто меня поджидают. Глупые. Стало как-то не по себе. Но решение принято, два выстрела следуют один за другим…
Пусть хоть раз поблаженствуют летчики, утешаю я сам себя, а то все тушенка да тушенка… На ужин приглашу и комбата. Учись, Ленька, у старших: два патрона и две козы. Третий патрон возьми, пригодится.
Беды и радости
Февраль. Погода немного улучшилась. Нет-нет да и выглянет солнце, покажется синее небо. Однако после недолгих «просветов» может так закрутить, что не видно ни земли, ни неба. Такая пора времени года. И все-таки мы летаем, деремся с врагом, помогаем пехоте. Погода диктует свои правила: авиация и наша, и вражеская действует только малыми группами.
К прежним нашим задачам добавилась еще одна — воздушная разведка. Сама по себе эта задача не новая, разведкой мы занимались и раньше, но от случая к случаю, — теперь постоянно. Для этого мы получили несколько новых машин Як-9»д». Это специальный многоцелевой самолет с большим, чем все остальные Яки, запасом горючего. В связи с этим он, безусловно, тяжел для боя с истребителями, но для сопровождения бомбардировщиков, прикрытия войск, воздушной разведки, лучше не надо.
Больше всех на разведку летают Василий Иванов и Лев Воскресенский. Летают в любую погоду столько, сколько требует обстановка, и всегда привозят самые свежие, самые ценные данные. На днях, еле взлетев с картофельного поля, Воскресенский ходил на просмотр дорог в районе Корсунь-Шевченковский. Заметив большое движение автомашин, он пронесся над ними бреющим и, чтобы не показать врагу, что он разведчик, действовал как штурмовик — обстрелял колонну из пушек. Потом, скрываясь в облачности, несколько раз возвращался, пока не уточнил силы противника. Колонна оказалась лишь частью общей, более крупной группировки отступающих войск. Кроме автомашин, в ней находилось около сорока танков и самоходных орудий. Противник отходил, боясь окружения. Воскресенский сообщил по радио место противника и навел на него наших бомбардировщиков.
Также не менее смело и умно действовал Иванов. На одной из железнодорожных станций он обнаружил несколько эшелонов, а по дорогам — много машин и повозок. Все это подверглось разгрому с воздуха.
Сегодня, вернувшись из штаба дивизии, Рубцов сообщил, что наши войска, встретив сильно укрепленную оборону противника в районе Корсунь-Шевченковский, начали окружать группировку…
— Ах, гады! — восклицает Саша Рубочкин, перебивая Рубцова. — Вот почему так поспешно они отступали в этот район: они собрали силы.
— Правильно, — согласно кивает Рубцов, — руководство предполагает, что в этом районе может возникнуть специальная операция по уничтожению Корсунь-Шевченковской группировки. И нам уже приказали быть наготове к перебазированию.
Ну что ж, мотаться с точки на точку нам не впервой, дело привычное, но погода готовит нам новый сюрприз — начинается оттепель. Это значит, что из строя выйдет больше половины аэродромов, а на те, с которых можно будет работать, сядут по три-четыре полка. Не говоря о том, что это усложнит работу частей, такое скопление техники крайне рискованно: даже один немецкий бомбардировщик может наделать столько беды, что потом и с духом не соберешься. Но, как говорится, сие от нас не зависит, будем действовать соответственно обстановке.
* * *
Мы в Екатериновке, невдалеке от Корсуня. Как и предполагалось, началась операция по уничтожению Корсунь-Шевченковской группировки противника. Сначала мы сели на площадку под Иван-Городом, но она оказалась картофельным полем, сразу размякла, вышла из строя, и нам пришлось с нее улететь.
Сколько было таких площадок на нашем пути! Большинство из них не имело даже названия, но каждая оставила след и в душе, и в памяти. На них мы встречали старых друзей, на них обретали новых, с них ходили в бой. О них вспоминаешь не просто так, а всегда в связи с каким-то событием. «Там я встретил Колю Ольховского»… «Там погиб Завражин»… А здесь, на площадке, размякшей под лучами весеннего солнца, мы снова встретились с Варей.
Это было так неожиданно!
Я лежал и скучал. Не потому, что плохая погода, наоборот, погода отличная: тихо, тепло, на небе ни облачка. А взлететь невозможно — самолеты завязли в грязи. Я лежал и смотрел в открытую дверь землянки. Мимо ходили люди, то летчик пройдет, то техник. И вдруг появились они — Варя с подругой. Вскочил я, спрашиваю:
— Как вы сюда попали? Каким ветром вас занесло?
— Счастливым, — улыбается Варя. — Увидели, что ваш полк прилетел, — он же заметный, — вот и пришли навестить.
И радостно мне, и грустно: обе по колено в грязи, обе устали. Спросил, далеко ли отсюда их госпиталь. «Нет, — ответила Варя, — в пяти километрах». Я посмотрел на часы, говорю:
— Вы прибыли точно к обеду. Пошли, потом отдохнете.
Наши войска дерутся в исключительно сложных условиях: дороги развезло до предела — ни пройти, ни проехать. Не только автомашины остановились, но даже и танки, даже вездеходы — повозки.
Летя на По— 2 в район Звенигородки для управления истребителями с выносного командного пункта, я наблюдал такую картину. На станцию недалеко от Корсуня прибыли по железной дороге эшелоны немецких танков. Прибыли на помощь своей пехоте. Пехота ушла, а танки стояли. Целый эшелон. Не могут сойти с платформы, те, что сошли, утонули по самую башню в грязи.
Наша артиллерия, пройдя вперед по морозцу, осталась без боеприпасов. И я наблюдал, как солдаты таскали их на себе, утопая в грязи по пояс. Им помогали местные жители — в основном подростки и женщины. Я сделал над ними вираж. Приветствуя, помахал им рукой, от души восхищаясь их героизмом, самоотверженностью.
