– Есть у меня одна идея, – протягиваю я, закатывая глаза.
– Макс.
– Да брось шутить, – говорю я.
– Теперь я все поняла, – говорит она. – И я вижу, как он на тебя смотрит, и мне это нравится.
– Тогда почему он вечно исчезает? Вот, например, где он сейчас? – спрашиваю я со вздохом, всплеснув руками. – Я пойду спать, ладно? Тебе не будет грустно одной?
– Ладно, иди спи, – говорит она, широко улыбаясь.
– А ты еще не хочешь?
Софи качает головой.
– Нет, мне и наяву неплохо. Я тут еще немного полежу, вдруг тоже увижу разноцветные звезды.
Я улыбаюсь.
– Зови, если что.
– Хорошо, – говорит она, сильнее кутаясь в одеяло. – Эл?
– Да, Соф?
– Да, он вечно исчезает. Но знаешь что?
– Что? – спрашиваю я.
Софи поворачивается так, чтобы меня видеть.
– Он всегда возвращается. Той ночью, когда ты проникла в ЦИС, сегодня утром на крыльце, с кофе… даже во сне. Он вернется.
Бартоломео Бернс сказал, что на его этаже есть свободная комната, в которой обычно живет девушка-певица, но сейчас она уехала на гастроли. Мне этот вариант по душе. Возможно, все стены там заклеены плакатами с Тейлор Свифт, но это вполне выносимо. Кстати, мне тоже нравится Тейлор Свифт. Я просто не трезвоню об этом на каждом углу. Но когда я открываю дверь комнаты номер 201, оказывается, что в ней нет ни плакатов с Тейлор Свифт, ни розовых кресел-мешков, ни модного туалетного столика.
Зато есть пони. Они повсюду.
На стенах плакаты с пони. В углу на специальной дощечке висят всевозможные награды и медали, на постельном белье – тоже пони, и повсюду – фотографии темно-коричневой лошади с белым пятном между глазами.
– Валери – чемпионка по верховой езде, – поясняет Бартоломео Бернс. Он шел мимо и застал меня в дверях. Я восхищенно смотрю на все это. – Я разве не рассказывал?
– А как лошадь зовут? – спрашиваю я.
– Теодор, – отвечает он и бежит вниз по лестнице.
Я чищу зубы и беру со стола номер журнала «Лошади и собаки», чтобы почитать перед сном, и стараюсь не встречаться взглядом с Теодором, который смотрит на меня со множества фотографий. Я почти засыпаю с журналом на груди, как вдруг кто-то входит в комнату.
Открываю глаза, мысленно готовясь извиняться перед Валери, которой наверняка пришлось вернуться со своих гастролей пораньше и которая теперь не может понять, что за существо лежит у нее в кровати, но, к своему огромному удивлению, вижу Макса.
– Привет, – говорит он. Он стоит передо мной, спрятав одну руку в карман, а другой держась за ручку двери и смотрит на меня большими глазами.
– Привет, – говорю я, приподнимаюсь на локтях и щурюсь, а Макс садится на краешек кровати. – Все в порядке? Оливер там не сломал колонки?
– Нет, – хихикает Макс. – Пока нет. – Он не смотрит на меня, поза у него напряженная, руки сжимают края матраса. – Так вот…
Я начинаю понимать, что происходит.
– Погоди, – говорю я.
– Что? – он в замешательстве смотрит на меня.
– Мне кажется, тебе надо уйти, – выпаливаю я быстрее, чем успеваю подумать, хочу ли я это сказать. Просто Макс слишком близко – а еще он слишком прекрасен. И если он по-прежнему не знает, чего хочет, или если собирается после всего произошедшего быть с Селестой, то пусть поскорее уходит.
Макс смотрит мне прямо в глаза. А потом спрашивает:
– Почему?
Сердце начинает бешено колотиться, ведь этот вопрос – все равно что признание происходящего.
Я сглатываю.
– Мне казалось, ты хочешь побыть один, – выдавливаю из себя я.
– Я это говорил, – подтверждает Макс, не сводя с меня глаз. – Так вот, – снова начинает он. – Я не знаю, что делать. Я гулял по кампусу, ломал голову, пытался понять, как поступить. Потому что я хочу, чтобы все наладилось, правда. И знаю, что для этого нужно. Сны должны прекратиться. Но я не хочу тебя терять.
Можно было услышать, как чихает паучок, – так тихо стало в комнате. Никакой громкой музыки, шагов по лестнице, шумных разговоров. Только тишина, мои глаза, глаза Макса, его идеальные губы и чувство, которое поднимается из низа живота к груди, к шее, к самым кончикам ушей.
– Элис, я не хочу тебя терять, – повторяет он. И я тут же прыгаю ему в объятия с поцелуями и обвиваю ногами его талию. Он обнимает меня, зарывшись лицом мне в волосы.
– Я не хочу тебя терять, – шепотом повторяет он в третий раз. И я беру его лицо в свои ладони, заправляю волосы ему за уши, поглаживаю пальцами его скулы.
– Ты меня никогда не потеряешь, – говорю я. – Ведь я рядом. – И снова его целую.
18 октября
– Вот еще хорошая фотография, – говорю я и подношу диаскоп к глазам Макса. Мы снова на причале, полночь, вокруг очень красиво. Напротив нас течет ярко-бирюзовая река Чарльз. У меня на коленях гора слайдов, и я перебираю их, по очереди вставляю в старенький деревянный диаскоп и подношу к глазам, а потом передаю Максу, который лежит на спине, заложив одну руку за голову, а в другой держа книжку.
Он закрывает один глаз и изо всех сил щурится, чтобы разглядеть получше. Я знаю, что фотографии его не очень увлекают, книжка куда интереснее. Но он хочет меня порадовать.
– Оооо, и вправду хорошая, – кивает Макс. – Положи в стопку слайдов, которые мы оставим.
Эта аккуратная стопка высится справа от моего колена. Почему мы решили оставить именно эти снимки, я и сама не знаю.
Подношу к глазам следующий слайд и тоже щурюсь, рассматривая портрет чьей-то упитанной кошки, потом вглядываюсь в следующее изображение. Дальше идет фотография стены из суккулентов, зеленой и блестящей, но я не показываю ее Максу, потому что она напоминает мне о Селесте. Потом я разглядываю фото юрты кроваво-красного цвета у заснеженных гор, похожих на Альпы. Две пары лыж торчат из сугроба, а внутри юрты горит огонь.
– А вот это, – начинаю я, протягивая фото Максу, – вообще идеально.
– Ну-ка, сейчас посмотрим, – говорит он и откладывает книгу.
Пока он разглядывает фото, я рассматриваю его лицо. Морщинка между бровями, появляющаяся, когда он хмурится, линии скул, маленькая ямочка на правой щеке… И тут я вижу, как поднимаются его брови.
– Ого, – говорит он. Потом опускает диаскоп и смотрит мне прямо в глаза.
И тут оказывается, что мы больше не на причале. А среди сугробов. На мне пуховик и ярко-фиолетовые горнолыжные брюки, у Макса куртка и брюки синие. А метрах в пяти от нас в лучах солнца поблескивает наша юрта закатного цвета.
