Объяснить эволюцию вкусов невозможно… особенно вкусов сексуальных! Но как иначе понимать возникший тогда вкус мужчин к женщинам, не заточенным более нигде, нежели как стремление, надежду — пусть иллюзорную — найти в них скорее партнера в удовольствии, чем "сточную канаву"?! Да, все эти женщины — публичные девки. В центре отношений все равно остаются деньги. Чтобы получать удовольствие, нужно, как и раньше, платить, но теперь радости получается больше, так как девушка отдается мужчине по собственной воле, а не ждет его покорно в борделе. Попытки заточить порок потерпели крах, а с ними — и сами регламентаристы: никогда уже бордели не вернут себе былой славы, никогда в них уже не будет ходить столько людей, а в 1946 году их вовсе запретят. Но в это время уличная проституция будет жить полной жизнью, изменяясь одновременно с модой и веяниями в обществе. Эти девушки несвободны и, вероятно, никогда не будут свободны, потому что причина проституции — нехватка денег, но с тех самых пор, как эра борделей ушла в прошлое, они стали ближе, стали больше похожи на самых обычных людей, стали любить сильнее и перестали воплощать в себе страсть к совокуплению по-звериному в тисках доисторической страсти.
Эпилог
Еще и в наши дни феномен проституции не устает возбуждать любопытство как мужчин, так и женщин. Сексуальные отношения здесь сведены к своим элементарным составляющим и одновременно исчислены. Для этого и служат деньги. Между полами существует своего рода договор. В случае проституции этот договор основан на насилии, на желании, на жестокости, на обладании, на презрении, на отвращении, и прежде всего на неудовлетворенности. Ведь проститутка никогда не принадлежит клиенту целиком. Она принадлежит всем клиентам сразу. Возможно, именно это заставляет сходить по ней с ума. Эта девка ничего не стоит, раз я могу ее купить, но даже занимаясь с ней любовью, я ею не обладаю. Кто такая проститутка? Публичная девка, женщина для удовольствий. Пусть ее сердце принадлежит ее возлюбленному, а ее половые органы — клиентам, она сама принадлежит только самой себе. Пусть в ее тело проникают многие, она все равно сохраняет за собой свою силу и свою тайну. Она умеет отделить любовь от акта любви. Как мы видели, проститутка никогда не испытывает удовольствия с клиентом: она "лучится" — так они говорят — только со своим возлюбленным. По той же причине она и забеременеть может только от человека, которого любит: и не надо смеяться, как это делают моралисты, не верящие в эти бредни. А что, если это правда? Что, если эти искусницы любви в самом деле постигли все тайны желания, любви и радости?
Проститутка выше всего. Она выше стыда и интимности. Она интригует других женщин своими умениями, она интригует их своим профессиональным, сиречь отстраненным, отношением к "половым штучкам". Многие проститутки в конце XIX века стали самыми воинствующими феминистками, и для некоторых из них они сами — идеальное воплощение женщины, самой униженной, самой замаранной, самой мерзкой. С начала семидесятых годов в Англии образовались лиги под предводительством Жозефины Батлер, поставившие своей целью защищать проституток и изменить это ужасное положение вещей. В ту эпоху их стали называть "белыми рабами", человеческими осколками, игрушками разврата. В начале XX века г-жа Авриль де Сент-Круа переняла эстафету и призвала, от имени всех женщин, положить конец проституции: "Женщины, в полном сознании насилия, совершенного над самым их полом, насилия, воплощенного в регламентаризме, требуют справедливости для всех, даже для тех, кто пал ниже других. Женщины — именно они должны сражаться за свои права! Они должны мечтать, они должны радоваться уюту и радости, которые создает вокруг них не только семья, но самая уверенность в своем материальном будущем, но они должны думать о тех несчастных, у которых нет крыши над головой, которые умирают от голода и холода, которые вынуждены терпеть оскорбления от мужчин, которые вынуждены скрываться от полиции и которые, чтобы попросту выжить, вынуждены зарабатывать свой хлеб проституцией. Те, кому праведная и счастливая жизнь далась легко, должны помнить, что все еще существует, с их собственного молчаливого согласия, ужасное рабство порока, рабство более ужасное, чем во времена Рима". Настоящая пропагандистская кампания, поддержанная социалистами и либералами, нашедшая свой рупор во многих газетах, среди которых "Фронда", "Трещина" и даже "Аврора", воплощенная в таких людях, как Жорес и Золя, заставила власти признать, что проститутки находятся в рабстве, и отменить его. Так исчезли полиция нравов и регламентаризм.
Разделение полов стало более соответствовать принципу равенства, и нужно было, чтобы родилась новая мораль; нужно было создать, прежде всего в мужчинах, так как именно они — источники проституции, "корень бесчестия", — новое сексуальное сознание. Эта попытка провалилась… Законодательное молчание в сфере проституции продолжалось и стало со временем крайне тягостным, при этом страх перед распространением венерических заболеваний никуда не делся; и в момент, когда был проведен опрос мэрий разных городов относительно пользы запрета публичных домов, оказалось, что в глазах местного самоуправления эти заведения играли важную роль, они все еще рассматривались как полезные, если не необходимые. На самом деле борьба за "правильный" бордель только начиналась. Закон от 14 февраля 1900 года, принятый при префекте Лепине, легализовал дом свиданий, который сразу же включился в санитарную и регламентационную систему. Бордели же должны были избавиться от своих красных фонарей и никоим образом не делать свою деятельность достоянием общественности. Власти перешли к новой политике — разрешать, чтобы более эффективно очищать и контролировать. Одновременно новое законодательство позволило проституткам вести легальную жизнь — под контролем держательницы дома свиданий, реже подвергаться полицейскому произволу и требовать к себе лучшего отношения в больницах. Когда вслух высказывали идеи создания домов свиданий, которыми бы управляли сами проститутки, это вызывало только пожатие плечами. Проститутку продолжали считать "необходимым злом": лучше не давать этому злу выходить за рамки, чем пытаться его искоренить.
Кампания по защите уличных проституток, которая на какое-то время захватила всю прессу и значительную часть литературы, перед началом Первой мировой войны уступила место кампании против порнографии, против уличных пороков, против проституции несовершеннолетних и против торговли женщинами. Агрессивные моралисты снова захватили лидирующие позиции, и образ проститутки снова был вымаран в грязи… Но грянула война, и сексуальное поведение мужчин резко изменилось.
"Мужчины, которые прежде наслаждались супружеской верностью, оказались внезапно оторваны от своих семей и, зная, что им ежеминутно угрожает смертельная опасность, забыли осторожность, свойственную им в мирное время. Они стали вступать в поверхностные и непродолжительные связи, которых они тщательно избегали когда-то в своей гражданской жизни, и так снова стали распространяться зерна разврата и венерические болезни. С другой стороны, и их жены, предоставленные сами себе, часто живущие впроголодь, позволяли себе на некоторое время находить отсутствующему мужу замену".
Анонимность, частые переезды, желание получать радость от жизни, не надевая на себя пут, снова привели к возникновению борделей, которые процветали вплоть до начала наступления немецкой армии в 1918 году. В некоторых борделях имелись даже бомбоубежища! Эта бешеная сексуальная активность сопровождалась необычайным ростом числа заболевших венерическими болезнями; за первые два года войны число мужчин, страдающих от сифилиса, увеличилось на две трети. Контроль был усилен, и на фронтах были открыты венерические центры. Однако сифилис еще никогда не мешал солдату быть бравым и бесстрашным! Так что, несмотря на патриотические призывы к воздержанию, бордели жили своей счастливой жизнью вплоть до последнего сражения — для того лишь, чтобы в двадцатые годы XX века снова умереть, на этот раз почти окончательно. Бордели не пережили послевоенного экономического кризиса, большинство превратились в отели или в дома для сдачи внаем под бюро. В 1920 году в Париже насчитывалось всего двадцать борделей…
