Дела государственные и церковные
«Как подумаю, как мало еще сделано внутри государства, — говорил Александр в 20-х годах, — так эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря. От этого устаю». Он еще пытался что-то сделать для разумного управления Россией. Была идея — разделить всю страну на округа, в которые входили бы несколько губерний. Далее снять неспособных и малограмотных губернаторов числом в пятьдесят человек, а во главе восьми-десяти (сколько получится) округов поставить талантливых и энергичных администраторов. Для пробы он поручил генерал-адъютанту А. Д. Балашеву возглавить пять губерний (Рязанская, Тульская, Воронежская, Орловская и Тамбовская) и представить о том отчет. Отчет этот был не только не утешителен, он был страшен: «Отеческое сердце Ваше, Государь, содрогнется при раскрытии всех подробностей внутреннего состояния губерний… Не только воровство в городах, но только частые и никогда почти не отыскивающиеся грабежи на дорогах, но целые шайки разбойников приезжали в усадьбы, связывали помещиков и слуг, разграбляли домы… В селениях власть помещиков не ограничена, права крестьян не утверждены, а слухами повиновение к первым поколеблено и ослушаний тьма (вспомним «Дубровского»). Недоимок миллионы. Полиция уничтожена. Дел в присутственных местах кучи без счету, решают их по выбору и произволу. Судилища и судьи в неуважении подозреваются и в мздоимстве… Лучшие дворяне от выборов уклоняются… Хозяйственной части нет и признаку. Главные доходы короны основаны на винной продаже… и т. д». При такой ситуации — давай конституцию, не давай конституции — все одно. А заговорщики из Союза благоденствия думают, что все можно решить росчерком пера. Будто он сам, Александр, меньше их мечтает об отмене рабства! Огромная, неповоротливая Россия, дворяне корнями вросли в землю, они не отдадут крепостным ни пяди. А куда девать крестьян без земли — плодить новых Пугачевых?
В университетах творится непонятно что. Магницкий и Рунич с такой легкостью извратили главную идею, что диву даешься. И ведь все врут: мол, дела идут прекрасно, только неугомонный Георг Фридрих (Егор Иванович) Паррот, профессор из Дерпского университета, откровенно и безбоязненно пишет Александру обо всех безобразиях в науке. И как им всем помочь?
Очень сильное впечатление на Александра произвела встреча с монахом Фотием, которая состоялась в Каменноостровском дворце 5 июня 1822 года. Фотий был моложе Александра, а держался с ним как равный, говорил уверенно, витиевато, сложно, непонятно и от этого как-то особенно убедительно.
Александр жил в убеждении, что каждый имеет право верить во Всевышнего так, как он хочет. Главное — верить, именно об этой «внутренней церкви» все время говорил друг молодости князь Голицын. Бог мой, сколько он, Александр, молился, на коленях от долгого стояния образовались мозоли, а тут приходит маленький монашек и строго говорит, что все не так, что «внутренняя церковь» не более чем соблазн и легковерие, а главное — Православная церковь, и ничего другого!
«Я сижу в глубине безмолвия и уединения и молю Господа, да изведет в свое время на дело свое человека Божия подкопать, взорвать дно глубин сатанинских, содеянных в тайных вертепах — тайных обществ, вольтерьянцев, франкмасонов, мартинистов…» — так вещал Фотий. В этих словах Александру слышалось избавление от многих бед. 1 августа 1822 года вышел государев рескрипт: «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как то масонских лож или других, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов сих обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни масонских, ни каких других тайных обществ ни внутри империи, ни вне ее составлять не будут».
Фотий был аскетом, врагом мистицизма, носил вериги. В делах своих он активно общался с богатыми благочестивыми женщинами, которые видели в нем пророка. Одной из таких дам была А. А. Орлова, дочь Алексея Орлова-Чесменского и одна из самых богатых женщин России. Фотий был назначен настоятелем Юрьева монастыря под Великим Новгородом, что не помешало ему организовать «заговор» против князя Голицына. Вторая встреча Фотия с императором произошла тайно 20 апреля 1824 году, беседовали долго. Фотий говорил о православии: если царь не православный, значит, стране нет спасения. Он также обвинил Библейское общество в распространении опасной заразы — сектанства и мистицизма. Александр поверил каждому слову благочестивого монаха, встал перед ним на колени для благословения. 15 мая 1824 года князь Голицын получил отставку с поста министра духовных дел и народного просвещения. За князем Голицыным осталось Министерство почт. Это событие не изменило отношения князя и императора, они по-прежнему остались друзьями.
А Фотий приобрел большую власть над умами соотечественников. Народ и общество видели в нем некоего избранника Провидения. Он много писал, много говорил, у него были видения и откровения. Он лез к государю с советами, которые не исполнялись, но настроение Александра, и без того невеселое, портили окончательно. Либеральная общественность Фотия не любила. Пушкин о нем написал:
Полуфанатик, полуплут, Ему орудием духовным, проклятье, меч, и крест, и кнут. Пошли нам, Господи, греховным, Поменьше пастырей таких, Полублагих, полусвятых.
Дела семейные и личные
В январе 1824 года Александр опасно заболел — простудился на прогулке. Вначале поднялась высокая температура с бредом, а потом вдруг появилось рожистое воспаление на ноге. Воспаление появилось на том самом месте, куда пришелся удар копыта лошади на маневрах осенью в Брест-Литовском. Тогда по приказанию императора к нему подъехал один польский полковник. После получения приказа полковник отъехал так неловко, что его лошадь лягнула и ударила «в правое берцо» Александра.
Болезнь застала царя в Царском Селе. Больного тут же погрузили в сани и отвезли в Петербург. Собрали консилиум, доктора, конечно, перестраховались, боялись гангрены и решили ампутировать ногу. Но обошлось. На ногу «поставили дренаж», и Александр стал выздоравливать.
В июне 1824 года в Петербург приехала С. Шуазель-Гуфье с маленьким сыном. Александра не было в Петербурге, он уже оправился от болезни и уехал в военные поселения. С императором у нее сложились дружественные отношения, которые длились двенадцать лет. Ранее она никогда не была в Петербурге. А здесь белые ночи, величественные дворцы, Нева… Город ее восхитил, императрица-мать потрясла сановитостью и величием, императрица Елизавета Алексеевна вызвала тихий восторг, а самого Александра она обожала с самой первой встречи. Но это все потом, а пока, в первый день приезда, госпожа Шуазель узнала, что государь обычно живет отшельником в Царском Селе, никого, кроме своих министров, не принимает, да и тем не всегда удается добиться аудиенции. Писать ему бесполезно, вряд ли ему передадут письмо.
«Помимо весьма естественного желания повергнуть мои верноподданические чувства перед обожаемым государем, у меня было несколько просьб и, между прочим, о том, чтобы совершился, наконец, обряд крещения моего ребенка» — так она пишет. Мальчик родился в Париже и стал французским подданным, а матери хотелось, чтобы он был подданным России. Царь согласился быть крестным отцом ребенка.
