Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Была среди булонских театральных суббот одна особенная — в канун Великого Воскресенья Христова. Другая атмосфера, другой настрой. Никогда, наверное, на родине Пасха не была такой душевной, трогательной, поистине человечной, ни в какие дни не чувствовали они так остро горечь изгнания. Так и виделась в слезах матушка Москва в колокольном звоне, царственный Петербург с иллюминированными тысячами свечей соборами. Пасхальные всенощные, службы, разговения, троекратные поцелуи на тротуарах с незнакомыми людьми: «Христос воскресе! Воистину воскресе!»
В Булонь на пасхальную ночь стекались толпы людей. Родственники, знакомые, друзья, служащие принадлежавших им Домов моды, булонские приживалы, прислуга. Он хранил в архиве номер с уморительным эссе репортера «Пти паризьен», живописавшего на свой лад пасхальный вечер в их Булонском поместье 1927 года. Эссе называлось «Княжий ход».
«Пасха, Пасха!» — поют птички в садах Люксембургском и Тюильри. «Пасха, Пасха!» — подпевают русские парижане. Вечером в Страстную субботу, с одиннадцати часов полковники-гвардейцы, царские кузены и прочие вельможи стекаются со всех концов, из всех пригородов, ближних и дальних, из Кламара, Аньера, Версаля, Шантии и окружают плотным кольцом церковь на улице Дарю. Пришли они к пасхальной службе, ведомой пастырями, архипастырями, попами всех мастей, и даже лично митрополитом-служителем, то есть не метро, а русской церкви, причем самым главным. После службы, трижды поцеловавшись в уста и свечи в руках задув, устремляется крестный ход разговляться на Монпарнас или на Монмартр и отмечать Воскресение Христа обильным возлиянием.
Но настоящий крестный ход — это княжий ход, то есть ужин с крашеными яйцами, пасхой, молочным поросенком, царскими детьми и русскими красавицами, не в «Корнилове», не в «Золотой рыбке» и даже не в «Шахерезаде», а в булонском домике, средь фотографий наследников короны более-менее без короны. Меню тут самое невероятное: колбаса от какого-то актеришки и индюшка с трюфелями от их английских величеств, переданное любезной леди Детердинг, красное винишко в полоскательных стаканчиках и редчайшие «Шамбертен» и «Шато-Лаффит» в позолоченных серебряных кубках. Хозяин дома со свитой верных кавказцев обходит гостей, беседует с одними, угощает выпивкой других. Он любезен, холоден и таинствен, но с ролью своей справляется превосходно. Изящное лицо его расплывается в счастливейшей улыбке, когда донна Вера Маццуки проливает водку на фортепиано или Серж Лифарь подтягивается на люстре. Молодая брюнетка поет металлическим, чуть хриплым голосом цыганскую песню, и четыре княгини, три графини и две баронессы подпевают ей хором. А Мари-Терез д’Юзес, первая герцогиня Франции, внучка князя Голицына, вспомнив вдруг о своих русских корнях, дарует трехкратный пасхальный поцелуй балалаечнику. Но вот соседи напоминают их сиятельствам, что уже пять утра, пора спать и надо бы кончить «московские церемонии».
Носилось что-то в воздухе — как перед грозой. Столкнешься у парапета на набережной с человеком: стоит истуканом с диким выражением лица, шепчет непонятное, озирается со страхом, Сорвался вдруг, словно вспомнив о чем-то, понесся как ненормальный, наталкиваясь на прохожих.
Черт-те что…
Дела шли все хуже. Франк дешевел, клиенток «ИРФЕ» убавлялось, душили кредиторы. Финансовое их положение день ото дня становилось все неустойчивей. Остатки драгоценностей находились у ростовщиков, квитанции — у кредиторов в качестве гарантий. Один час просрочки — и ты оставался ни с чем. Потерял однажды, просрочив с уплатой процентов, значительную часть бриллиантов, в другой раз выручил с трудом бесценное кольцо, принадлежавшее когда-то Екатерине Второй: ожерелье из розового жемчуга в несколько нитей, перехваченных большим рубином в бриллиантовой осыпи.
Зимой он узнал: деньги, вырученные от продаж у Картье и вложенные им во время пребывания в Америке в акции треста, занимавшегося недвижимостью, пропали — в стране разразился расползавшийся по миру как чума небывалый экономический кризис.
Продали с согласия матери принадлежавшую ей виллу на Женевском озере: строение было заложено-перезаложено, выручили в результате сущие гроши. Ходившая в его задушевных подругах эксцентричная богачка мадам Хуби предложила купить за хорошие деньги их булонский дом, а им самим перебраться во флигель. Соседство с разгульной пьянчугой и матерщинницей и ее окружением, не знавшим ничего, кроме охоты, скачек и обжорства, не предвещало ничего хорошего, выбирать, однако, не приходилось: он согласился на продажу. Дом опустел, постояльцы разъехались. Мадам Хуби, которую он по-свойски называл Биби, поселилась с супругом в большом корпусе, они перебрались в квартирку над театром.
Сложность положения усугубила неожиданно матушка: телеграфировала, что решилась, наконец, и переезжает к ним из Рима на поселение. Чеши затылок.
Приехала она бодрой и одушевленной, привезла с собой ходившую за отцом сиделку, м-ль Медведеву, горничную Пелагею и померанского шпица. Домик с мезонином, который они выторговали не без труда у мадам Хуби, ей понравился. Войдя на порог, она воскликнула: «Как здесь тесно!» Пришел вскоре матушкин скарб: короба, чемоданы, ящики — в самом деле, не повернешься. Пришлось нанять у новой хозяйки поместья за дополнительную плату сарайчик по соседству. Он постарался сделать все возможное, чтобы жилось родительнице хорошо и удобно, сообразно ее вкусам и привычкам. Симпатичная комната сообщалась стеклянной дверью с террасой, которая летом бывала настоящим цветником. Купили поместительную кровать, поставили шезлонг у камина. Столики под рукой, кресла со светлой кретоновой обивкой, вазы для любимых ее цветов, гравюры с английскими пейзажами на стенах…
Сведения об их делах просачивались в печать, эсеровский «День» печатал нелепицу за нелепицей о грязных похождениях графа Юсупова, его связях с оккультистами и финансовыми мошенниками. Чуткие к подобного рода информации банки один за другим отказывали в ссуде.
Посаженный в центральном офисе «ИРФЕ» Буль просил клиенток при получении заказа платить наличными, дамы изумлялись: «Простите, какие наличные? Пришлите по адресу счет, как это было всегда. Странно слышать»…
Буль со счетом в руках вставал на колени, произносил патетически:
— Фирма гибнет, милостивая госпожа! Помогите батюшке-князю!
Все это было как мертвому припарки — пахло банкротством, он дал «добро» на ликвидацию предприятий. Помогал ему в тяжелом, неблагодарном деле приехавший с Корсики приятель Хосе-Жан Пелегрини. Бился за каждую копейку, помогал найти работу бывшим сотрудникам. Парфюмерное производство продержалось несколько месяцев, но и его пришлось закрыть. Он зашел напоследок в один из парфюмов, торговавший его изобретением, купил три флакона с фигурными крышками: для блондинок, брюнеток и рыженьких, засунул в карманы пальто, поклонился продавщице. Та смотрела на него в изумлении: у красавца-покупателя в модном клетчатом реглане стояли в глазах слезы…
— Я люблю поэта Некрасова и не люблю евреев!
Он шлепал ладонью по мыльной пене, брызги летели ему в лицо.
— Феля, пожалуйста! — заглядывала в ванную Ирина. — Дом разбудишь!
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
