Книга Вторая молодость любви - Нелли Осипова

— Папа рассказывал коротко вашу историю…

— Никакой особой истории нет. Дочь, тоже педагог, осталась без работы, зять работал в райисполкоме, но они ликвидировались. Никакого приработка найти не удалось. Потом устроился на маленький заводик, зарплата оказалась ниже моей пенсии, еле влачили существование. У нас еще двое взрослых детей, мои внуки, близнецы. Они учатся в Тбилисском политехническом институте. Им тоже надо жить, и выглядеть хочется прилично, и девушку в кафе пригласить… — Тетя Маро выдвинула ящик комода и вытащила две фотографии, принесла на кухню, положила перед Таней. — Вот они, мои родные, моя радость.

Таня взяла фотографии, стала разглядывать. На нее смотрели два очаровательных, глазастых паренька, совершенно непохожих друг на друга. На каждой карточке красивым чертежным почерком было надписано: «Гиви Мирзашвили» и. «Леван Мирзашвили».

— Почему у них грузинская фамилия, вы же армянка? — спросила Таня.

— Зять мой грузин, Отари Мирзашвили. А фотографии я сняла со школьного стенда — отличники, оба закончили с золотой медалью.

— Значит, они учились в русской школе?

— Восемь классов закончили в грузинской школе, а потом перешли в русскую, чтобы усовершенствовать язык. Сейчас тоже на грузинском языке учатся. Но я спокойна за их русский. Знаете, одно дело — бабушка, другое — школьная программа.

— А дома вы говорите по-русски?

— И по-русски, и по-грузински, иногда с дочкой по-армянски.

— И зять говорит по-армянски? — вопросы сыпались из Таньки, как из дырявого мешка, — очень интересным показалось такое сочетание и мирное сожительство разных языков.

— Он все понимает, но плохо говорит.

— Вы тоже грузинский знаете?

— А как же! Конечно! Разве можно жить в стране и не знать языка его народа? Это же полнейшее бескультурье!

— Если бы все так думали, — с сожалением заметила Таня.

— Это должно воспитываться с младенчества, и в семье, и в школе, а позже трудно усвоить новый язык.

— Пожалуй, — согласилась Таня, подумав, что родители правильно поступили, начав ее обучение английскому с пяти лет.

— Вот и вся история… Но все это в прошлом, а нынешняя история нашей семьи — это Савеловский рынок, где дочь и зять зарабатывают свои деньги: и на жизнь, и на квартиру, и мальчикам в Тбилиси посылать. А я веду хозяйство, стараюсь, как могу, облегчить быт, сэкономить лишнюю копейку…

— Ой, как же им далеко ездить — с юго-запада на Савеловский, — посочувствовала Таня.

— Это не самое страшное. Страшно, когда на рынке торгуют педагог и инженер. Знаете, Танечка, после окончания университета я переписывалась со своими однокурсниками, а теперь, в Москве, никому не звоню, они даже не знают, что я здесь.

— Почему?

— Что я им скажу? О чем мы станем говорить? О Савеловском рынке? О моих проблемах? Получится, что я жалуюсь, жду от них помощи. Нет, нет… Пусть они помнят меня как автора интересной дипломной работы по Толстому, о которой писала университетская газета, пусть вспоминают веселую Марошу, певунью и плясунью… Нет, не стоит им звонить… Да что это я все о себе да о себе, — спохватилась тетя Маро. — Расскажите лучше, отчего у вас грустные глаза, Танечка?

— Грустные? — Таня удивилась проницательности соседки. — Наверное, из-за пропущенных занятий, — отшутилась она.

— В любом случае, деточка, если будет плохое настроение, приходите, посидим вдвоем, попьем — я кофе, а вы — вот это вот, с молоком. — Тетя Маро указала на Танькину чашку и улыбнулась, сморщив нос, и опять от уголков глаз побежали лучики морщин.

— Спасибо вам за все.

— За что, Танечка?

— За тепло… — Таня еле сдерживала слезы, думая о том, что все хорошее кончается и надо снова погружаться в свою запутанную жизнь.

…Дома ей некстати попались на глаза три роскошные саксонские чашки костяного фарфора, выставленные Сашенькой в горке, и она вдруг озлилась на себя: с какой стати глаза у нее на мокром месте, чего она мается, какие проблемы решает? Вот люди сорвались с насиженного места, бросили сыновей, которые учатся, потому что не теряют надежды, ездят через всю Москву торговать на рынке, выживают, старая женщина не думает, не помнит о своих болячках, которых у нее наверняка навалом. При этом они ни в чем не виноваты. А что я? Что со мной случилось? Чего мне не хватает? Откуда взялись мои проблемы? Кто виноват, если я сама кинулась к случайному мужчине? Ведь я этого хотела, никто меня не насиловал. Теперь я жду ребенка, которого не хочу, уже сейчас не люблю, даже не желаю знать — мальчик это или девочка. В чем его вина? В том, что я люблю не его отца, а совсем другого? И родители мои не железные, за что им такое? Я же на них все выплескиваю. Они молчат, в душу не лезут, папик отшучивается, но я-то знаю, как они чувствуют любое мое настроение. А мама совсем перестала смеяться, не то что раньше — зальется звонко, глаза светятся…

Митя вернулся домой рано. Может, так совпало, а может, он оберегал жену, не хотел, чтобы вся тяжесть серьезного разговора, которым утром грозилась Татоша, пала на нее.

— Покормишь перед казнью или как? — спросил отец, раздеваясь в прихожей.

— Ну уж и казнь! Скажешь тоже! — воскликнула Танька. — Конечно, покормлю, сытые — они добрые.

— Ладно, Сашенька, — обратился Митя к жене, — будем есть, будем пить, будем веселиться.

Наконец поздний обед, или ранний ужин, закончился, и Танька объявила:

— Я решила не ходить на занятия до конца учебного года.

— То есть как это? Что за новости?! — воскликнула Сашенька, и лицо ее покрылось красными пятнами.

— Так кто кого казнит? Дайте мне сперва высказаться! Можете вы меня спокойно выслушать?

— Сашенька, — Митя обнял жену за плечи, — она совершенно права: сначала факты, потом — эмоции.

Таня начала свой монолог, который готовила всю вторую половину дня:

— Через несколько дней у меня начнет проявляться живот. Вы с этим согласны, акушер-гинеколог Орехова? — И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Так вот, я категорически не хочу замечать на себе любопытных и вопросительных взглядов, выслушивать вопросы, отвечать на них или посылать всех к черту. Не хочу! Не желаю являться на экзамены с пузом! Это вы можете понять? Такова эмоциональная сторона вопроса. Теперь учебная. Рожать я буду примерно в первой половине сентября. Учебный год придется пропустить. И это факт, против которого вы тоже не можете возразить. Поэтому я решила прервать учебу сейчас, а на будущий год приступить к занятиям после зимних каникул. Ребенку уже исполнится полгода, и курс будет другой, новые люди и — никаких вопросов. Dixi et animam levavi.

— Что ж, с латынью у тебя полный порядок: «Сказал и душу облегчил». С логикой — тоже. Зря, конечно, ты подалась в медицинский, повторив наш путь, лучше бы шла в юридический — цены бы тебе, как адвокату, не было.