Сашенька на протяжении всей беседы сидела затаив дыхание напротив Мити, не спускала с него глаз и по односторонним репликам мужа пыталась догадаться, как воспринял Генрих новость.
— Что он сказал, что? — вскинулась она, стоило ему положить трубку.
Пересказав весь разговор с Генрихом, Митя заключил:
— Татоше ничего не надо говорить. Вот приедет — пусть сами и разбираются.
— Правильно. А мы уйдем из дому, — предложила Сашенька.
— Давай ничего сейчас не решать. Там посмотрим, — устало проговорил Митя. — Думаю, я все правильно ему сказал… Черт знает, как я устал… — И он опустился на диван.
Ждать до вторника Генрих не мог. Решение пришло мгновенно — он должен завтра же быть в Москве, чтобы увидеть Татошу, все доподлинно узнать, во всем разобраться.
Субботний вечер ушел на хлопоты по перебронированию номера в гостинице, билета на самолет и на сборы.
К Ореховым он свалился как снег на голову.
Таня спала после беспокойной ночи: малыш требовал есть через каждые три часа, независимо от времени суток, и ей приходилось кормить его и в три ночи, и в шесть утра. К счастью, наевшись, он тут же засыпал и до следующего кормления никого не беспокоил.
Приближалось время ужина.
Сашенька возилась на кухне, Митя смотрел по телевизору футбол.
Позвонили в дверь. Митя нехотя оторвался от телевизора, пошел открывать, ворча себе под нос: «Интересно, кого это принесло…»
На пороге стоял Генрих с букетом цветов.
Друзья молча обнялись и стояли так некоторое время, похлопывая друг друга по спине.
— Митя, кто там? — послышался Сашенькин голос из кухни. Не дождавшись ответа, она вышла в прихожую и замерла: дверь была распахнута, а на пороге стояли, обнявшись, Митя и Генрих.
— О Господи, Генрих! Это же можно людей заиками сделать! — воскликнула она. — Что, так и будете стоять или войдете в квартиру?
Суматоха в коридоре разбудила Таню. Она встала, набросила халат, собираясь выйти. В это время тихонько приоткрылась дверь, заглянула улыбающаяся Сашенька.
— К тебе можно? — таинственным шепотом спросила она.
— А кто там? — зевая, спросила Таня.
— Сама увидишь, — ответила мать и отступила в сторону. Вошел Генрих, увидел румяную, чуть встрепанную после сна и удивительно домашнюю Татошу. У него перехватило горло, и никакого желания выяснять отношения, задавать вопросы не осталось. Ни слова не произнеся, он сгреб ее в охапку, прижал к себе и стал целовать.
— Это ты… это ты… — шептала Таня, обнимая его. — Ты простил меня?
— За что, моя Татоша?
— За все…
— Мне не за что прощать тебя, я только досадую, что ты не поверила в мою любовь, не доверилась мне, а вместо этого нагородила тайны мадридского двора.
— Я верю тебе, я люблю тебя… просто я наделала кучу глупостей.
— Значит, у меня будет глупенькая жена, — сказал Генрих и, спохватившись, спросил: — Но ты будешь моей женой?
— Да, да, да! — почти крикнула Таня.
Генрих испуганно приложил палец к губам:
— Ты разбудишь ребенка, тише…
— Его может разбудить только голод, а это произойдет, — Таня взглянула на часы, — через тридцать пять минут.
— Он очень похож на тебя. — Генрих пристально, внимательно вглядывался в малыша.
— А ты опять уедешь? — с тревогой спросила она.
— Теперь все изменится: мы будем жить в Москве, а в Германию я буду ездить в командировку, и когда тебе позволит время — вместе с тобой.
— Значит, мне надо учить немецкий.
— Я вижу, как в твоей глупенькой головке пробиваются ростки здравых мыслей.
— По-твоему я не безнадежна?
— Нет, радость моя, солнышко мое, все у тебя будет в порядке. А как мы назовем его?
— Если бы он был твоим родным сыном…
— Татоша! — резко перебил ее Генрих. — Я ничего не слышал и надеюсь, никогда не услышу от тебя подобных слов. Это наш сын. Прости, я перебил тебя.
— Давай назовем его Отто, — предложила Таня и вопросительно взглянула на Генриха.
— Об этом я мог только мечтать.
