1В село Курилово на утреннем автобусе приехал с ночного московского поезда седой старик. Перекинув через плечо бежевую ветровку и небольшую чёрную матерчатую сумку, он обошёл село и вышел в поле. На дороге ему встретился мальчик на велосипеде. Заросший выгоревшими на солнце, белёсыми, как пшеничная солома, волосами, конопатый, загорелый, он привлёк к себе внимание приезжего чужого человека, и тот, с внутренним восторгом глядя на него и, должно быть, вспоминая в нём себя, такого же, вольного, как ветер в поле, дикого и неухоженного, громко спросил:
– Слышь, Гаврош! Подскажи, я правильно иду? Это поле, впереди, Казатчина?
– Я не Гаврош, а Славка, – ответил белобрысый. – А поле – верно, Казатчина. А вы что, кого-нибудь ищете?
Мальчик притормозил, ловко соскочил с велосипеда, развернул переднее колесо, опять перебросил ногу через раму, которая была ему явно высока, объехал старика вокруг и вдруг спросил:
– Или на родину погостить приехали, перед смертью?
Старик пожал плечами, проводил взглядом велосипедиста и ничего ему не ответил. От неожиданного вопроса он не то чтобы смутился, но слова нужного всё же не нашёл. Надо было ещё подумать над словами мальчика.
Старик вышел в поле и остановился.
Просёлок уходил сперва вверх, на покатый увал, и терялся там, среди копен свежей соломы. Он не мог вспомнить эту дорогу, была ли она тогда. Должно быть, была. Ничто на земле не сохраняется так долго, как просёлочные дороги, соединяющие деревню с деревней, деревню с сенокосом, деревню с полем… А может, и не было. Ездовые тогда торопливо гнали лошадей прямо по пахоте, а они все, в том числе и лейтенанты, и даже комбат толкали орудия – поскорее, поскорее занять позиции, пока не дрогнула и не начала откатываться назад пехота боевого охранения, в самом начале атаки оказавшаяся один на один с танками.
Была дорога, не было дороги… Какая разница? Теперь она была.
Ему вдруг стало тяжело дышать. Старик опустился на землю, положил на колено голову. Он знал, что так ему станет легче справиться с собой. Земля была холодной и влажной после ночи. Кое-где на траве по обочинам поблёскивала роса. Август – пора обильных рос. Ночи уже длинные, с холодными туманами. Туман сюда, на Казатчину, выползал сразу после заката, вон оттуда, из лощины, из болота. На карте лейтенанта там значилось небольшое болото. Там и теперь растут ракиты. Сырое место ракиты любят. Туман выползал оттуда, густой, плотный, холодный, как первый снег. И спать в окопах, даже на соломе, которую они носили из стога, стоявшего вон там, возле леса, было уже холодно. К тому же у него, после трёх месяцев непрерывных боёв и окопной жизни, опять начались приступы малярии…
Старик достал из бокового кармана круглый пенальчик, дрожащими бледными пальцами отвинтил крышечку и достал таблетку.
– Ну-ну, будет… – сказал он немного погодя, когда вернулись силы сказать себе что-то. – Вставай-ка. Ты что же, братец, и впрямь помереть сюда приехал? Встать! Встать!
Он встал и усмехнулся. Липкий пот покрывал его дрожащее тело, холодил спину и грудь.
– Эко уездили Сивку крутые горки! – горько посетовал он на свою слабость.
