Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Сказалось это с первого момента вступления на престол.
Как это видно из его дневника, еще накануне предаваясь детским забавам, он, став монархом, сразу влёг[22] в рабочий хомут и распределил почти все свое время между своими разнообразными царскими обязанностями, невзирая на то что встретил он свое восшествие на престол, помимо испытываемого горя от смерти любимого отца, вообще с большим огорчением. Он имел в виду как раз в это время стать командиром столь любимого им л[ейб]-гв[ардии] Гусарского полка и с сожалением увидел крушение этой своей мечты, что откровенно и высказал. Тут уже вполне ясно выявился уровень его умственных влечений: командование кавалерийским полком его больше привлекало, нежели управление великой империей.
Безграничное самообладание Николая II ярко свидетельствовало, что слабоволие его было лишь внешним и что внутренне он был, наоборот, до чрезвычайности упорен и непоколебим.
О степени самообладания Николая II можно судить хотя бы потому, что никогда его не видели ни бурно гневным, ни оживленно-радостным, ни даже в состоянии повышенной возбужденности. Можно было даже думать, что ничто его не затрагивает за живое, не возмущает, не огорчает и не радует, словом, что он отличается необыкновенной флегматичностью и индифферентизмом.
Между тем, по утверждению всех лиц, имевших возможность по ежедневной близости к царю проникнуть в его внутреннюю природу, Николай II отнюдь не был индифферентен. Многие вопросы он принимал очень близко к сердцу, а некоторые явления вызывали в нем сильнейший гнев, который он тем не менее имел силу всецело скрывать под маской спокойствия и даже равнодушия. Овладевавшие им в минуты гнева чувства выражались, по словам его приближенных, лишь в том, что глаза его становились как бы пустыми, вперились в пространство, причем он производил впечатление человека, ушедшего мыслью куда-то вдаль и ничего не только не замечающего, но и не видящего.
Внешний индифферентизм Государя, его кажущаяся бесстрастность сильно вредили его популярности, способы создания которой были ему вообще совершенно чужды.
Так, в Петербурге с возмущением передавали о том, как Государь легко отказался в пользу Японии, ради заключения с ней мира, от половины острова Сахалина. Посол Сев[еро]-Американских Штатов, по совету которого была сделана эта уступка, приехал во дворец, когда царь играл в теннис. Когда доложили о приезде посла, он спокойно прекратил игру, а затем, после переговоров с ним, решивших судьбу Сахалина, вернулся к прерванной партии, не выказывая ни малейшего волнения. Утверждали также, что он отнесся спокойно, если не равнодушно, к гибели нашего флота в 1905 г. у Цусимы{204}. Между тем из письма Государя к императрице, от 12 июня 1915 г., выясняется, что значительно меньшее по своему значению поражение наших войск, а именно победа германцев под Сольдау в сентябре 1914 г., вызвало у Николая II сердечный припадок. «Я начинаю ощущать, – пишет он по этому поводу, – мое старое сердце. Первый раз, ты помнишь, это было в августе прошлого года после Самсоновской катастрофы, а теперь опять»{205}.
Самообладание, умение скрывать свои истинные чувства было у Государя столь постоянно, что наиболее часто видевшие его лица, в том числе и министры, никогда не знали истинного его отношения к ним, не могли они даже определить, какие их слова, предположения и действия не соответствовали желаниям Государя, вследствие чего увольнение их от занимаемой должности было для них в большинстве случаев неожиданностью. Так произошло увольнение Поливанова{206}, получившего извещение Государя о том, что он решил расстаться с ним как с военным министром, непосредственно после доклада, на котором речь шла, между прочим, о вопросах, составляющих предмет следующего очередного доклада Поливанова Государю. То же самое испытал в ноябре 1916 г. председатель Совета министров Горемыкин, которого Николай II ценил, однако, едва ли не более всех остальных своих сотрудников.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
