Теперь им гораздо лучше, а особливо с тех пор, как у них новый директор, принципиальный, а прежний приходил в таком положении, что должен был держаться за стены, и так напутал дело, что попросился в Италию. Итак, это не у нас одних бывает!
Нынешним они очень довольны; я его тоже тут видела; он хвалил сестер, и сестры его хвалили.
Все у них делается по звуку трубы, которая беспрестанно слышна. Я осталась до раздачи ужина, для которого все варилось снова, а перед этим долго ходила по палатам, слушала их насмешки друг над другом и над самими собой. Только вместо «Пошехонья» говорили, ну, пожалуй, хоть Тараскон. А один парижанин, больше похожий на гамена, чем на солдата, дразнил всех и смеялся над всеми. В этот день во мне опять проснулась «сестра», и это был для меня спокойный и приятный день.
Мы были опять в la Maison-Mere и осмотрели все — от чердака до подвала. В кухне сестра-хозяйка очень полная; она так и сказала мне: «Лица, находящиеся на действительной службе, должны быть хорошо кормлены». Я с ней согласна.
Много говорили о вступлении, о новициате. Все у них так умно рассчитано с целью поглотить и изгладить всякую индивидуальность. Не знаю, добросовестно ли это. Вот что мне говорила одна из сестер. Привожу ее слова по-французски, как я их тогда же записала: «Да, когда придешь в главный дом, он производит странное впечатление; но потом покоришься, сдашься, а раз совсем себя подчинишь, когда воли не остается, становишься покойна и счастлива, как дитя».
А другая мне говорила, что сначала она плакала от их головного убора и уходила к себе на кровать снять хоть на минуту, а потом привыкала. Их головной убор полотняный и очень жестко накрахмаленный.
А это говорили многие: «Хотя мы даем обет на один год, но всякая думает, а может быть, в душе и обещает, что дает на всю жизнь».
Ездили мы с сестрой Нарышкиной в Gros Caillot, тоже военный госпиталь. Разумеется, те же порядки. Но вот что меня удивило: сестры постоянно в палатах, но они уходят пять раз в день, и тогда остается одна сестра, и ей в помощь наемная женщина! Но они находят, что их мало. Их комплект 20. Теперь их 18, так как две уехали. Комплект больных 600, но есть палаты, в которые сестры не ходят; а тут у них больных было 300. Когда я изъявила удивление относительно наемной женщины, то сестры мне сказали:
— Нас так мало, а потому ночное дежурство приходилось бы слишком часто; если сестра еще занеможет, то нам очень затруднительно.
— Да разве вам не заменят больную сестрой из Maison-Mere?
— О, нет! Мы должны сами все устраивать. Мы должны сами о себе заботиться.
Странно, ведь их так много. Еще что меня удивило: когда я спросила, могут ли они готовить что-нибудь особенное из своего для больных, они сказали, что для слабых больных могут, но прибавили, что делают это очень редко, потому что это всегда причиняет неприятности. Не понимаю, отчего?
Больным позволяют курить только в саду. У ворот всякого военного госпиталя есть маританка, у которой больные могут покупать почти все.
Видела я больных, играющих в палате в карты, и спросила:
— Разве это позволено?
— Нет, но мы делаем вид, как будто не видим.
Были мы и в доме, где живет сестра Нарышкина. Это муниципальный дом; я так поняла, что такие дома должны быть во всякой части города, и они устраиваются парижским муниципалитетом. Это очень хорошо, потому что устроено именно для нужд той же местности.
Вот в таком роде заведение желала устроить в Москве кн. Соф. Степ. Щербатова, когда устраивала общество дам-попечительниц в каждой части Москвы. Тогда это пошло очень живо. Всякая устраивала, что могла, и богадельню, и приют, и школу. Не знаю, как это теперь идет.
И здесь, у сестры Нарышкиной, с которой живут еще сестры, все есть: и маленькая богадельня для десяти старушек, и ясли, в которые приносятся дети на день, и сироты, которые учатся и работают, и экстерны, которые приходят только в школу, и аптека для раздачи лекарств бедным по рецептам. Сестры также посещают в квартирах бедных этой части. Дом небольшой, но все хорошо приспособлено, и нет сомнения, что это истинно полезное и доброе дело, и исполняется совершенно добросовестно. Существуют ли в Париже еще такие дома? Жаль, если нет.
Сестра Нарышкина нам все очень мило показывала, и я очень жалела, что на другой день я не с ней должна была ехать, а с другой сестрой, в разные заведения, где служат их же сестры, а сестре Нарышкиной было разрешено с детьми ее заведения ехать за город, так как это день ее именин.
Итак, на другой день я поехала одна с сестрой Barbe. Были мы в детской больнице. Barbe недавно перешла к сестрам обители святого Винсента, да и сама больница не так давно устроена. Мне очень она не понравилась: дом в четыре этажа, но как-то тесно, не особенно чисто, или это, может быть, оттого так кажется, что белье поступает небеленое и по мере употребления выбеливается.
Меня очень удивило то, что в палатах острых болезней, если у ребенка вдруг сделается оспа, круп или скарлатина, он все-таки остается на своем месте. Я видела трех, у которых были прорезаны горлышки и вставлены трубочки; у них был круп. Про одну бедную девочку сестра мне сказала, указывая на нее, что у нее был круп, скарлатина, а теперь оспа. На кухне сестры смотрят и раздают пищу, но не они покупают. Рассказывая про это, они говорили: «Это нас больше устраивает, так как это удобнее». Белье стирается и чинится в прачечной. На дворе сад и хорошенькая церковь. Очень хорошие ванны и особые ванны для приходящих, которых бывает весьма много, до 100 человек в день. Туда сестры не ходят.
Потом были мы в Maison Necker, городской больнице. Это не из очень старых, 1779 года, на 350 кроватей. В это время многое там перестраивалось и делались вентиляции посредством паровой машины. Чисто, красиво; стены отделаны не то штукатуркой, не то фальшивым мрамором, но светлые и несколько даже блестящие. У сестер то же устройство, как и везде, и сестры, как и всегда, были премилые.
Еще посетили мы сиротский приют императрицы. Все выстроено богато и красиво. Сестры здесь всем заведуют и имеют служанок для работ. Тут должны воспитываться бедные девушки от 8 до 21 года. Они учатся читать, писать, закону Божию, а главное — шитью. Дом выстроен на 300 воспитанниц. При моем посещении их было еще только 140. Церковь прекрасная; престол белый мраморный, но над самым престолом картина: Божия Матерь, а над нею — сестры, дети и императрица Евгения, полунаклоненные, в позе благодарности за Божественные дары. Но портрет живого человека прямо над престолом — очень нехорошо.
Но все тут было так чисто, мирно, спокойно и целомудренно, и все это мне так живо вспомнилось, когда я потом с ужасом читала в «Revue des deux Mondes» статью Maxime Ducamp о том, что тут делалось во время коммуны — ужасно!
Еще мы посетили богадельню на 400 стариков; сестры тут тоже всем заведуют. В палатах, где есть слабые, они постоянно бывают, а в другие только заходят посмотреть за порядком. Сестры здесь, кажется, очень сжились со своими стариками; иные здесь по несколько лет, а другие и по несколько десятилетий. Очень хорошо тут все устроено; самые слабые или безногие — в нижнем этаже; у них есть стулья, на которых они выезжают в сад и могут кататься без посторонней помощи. Старикам позволяется уходить из богадельни всякий день от семи часов утра до восьми вечера. Когда мы приехали, они собрались к ужину. Ужин состоит из салата и сыра! Вот бы наших русских стариков так накормить — я думаю, они бы взбунтовались!
