— Сам передашь, — сказал Комбат. — Я его здесь оставлю.., на всякий случай.
Он вышел из палаты и, отведя Подберезского в сторону к некоторому огорчению совершенно очарованной манерами Андрея медсестры, выдал ему подробные инструкции.
— Чуть что — бей по рогам и клади к Бурлаку под кровать, — закончил он инструктаж. — В общем, действуй по обстановке.
— Ох, Иваныч, — сказал Андрей, — что-то неохота мне тебя одного туда отпускать.
— А тебя никто не спрашивает, что тебе охота, а что неохота, — отрезал Комбат так, словно оба они до сих пор носили погоны. — Сто раз тебе говорил: это за столом мы с тобой друзья-приятели или, к примеру, на прогулке, а здесь дело немножечко другое. Может, здесь куда опаснее, чем там.
— Ага, — немного обиженно сказал Андрей, — ты мне еще губы вареньем помажь, чтоб я не плакал.
— Так а чего ты ведешь себя как пацан? Мало тебе приключений? И потом, за Бурлаком действительно могут прийти. Что же мне, сестричку шприцем вооружить, чтобы отбивалась?
Андрей невольно усмехнулся, представив себе, как хрупкая медсестра в белой шапочке отмахивается от отделения омоновцев большим шприцем.
— Ладно, — сказал он, — уговорил. Добровольно записываюсь в медбратья.
— Вот еще, — проворчал Борис Иванович, — буду я каждого сачка уговаривать стать добровольцем...
Ключи от машины давай.
— Держи, командир. Только ты там того.., поосторожнее.
— Осторожность нужна при переходе улицы да еще когда в носу ковыряешь чтобы палец не сломать, — с напускной значительностью сообщил ему Комбат. — Будь здоров.
— Счастливо, Иваныч, — сказал Подберезский. — Ни пуха ни пера.
— Пошел ты к черту, — ответил Борис Иванович, с облегчением стаскивая с себя белый халат.
Подберезский проводил его взглядом и основательно расположился на стуле у дверей палаты Бурлакова.
Как и Комбат, он не был наивным романтиком и не собирался воевать с ветряными мельницами. Он знал, что справедливость — понятие абстрактное, в то время как произвол — вещь вполне конкретная и повседневная.
Значит, рассуждал Подберезский, бороться с ним надо точно так же — повседневно и конкретно, защищая себя, своих родных и знакомых, свой дом, свой город и людей, которые в нем живут. Стоит стерпеть, отвернуться, промолчать, и ты становишься соучастником несправедливости. Утрись и ступай домой, чтобы там, сидя на мягком диване, помечтать о царстве добра.., только не забудь хорошенько запереть за собой дверь.
Подберезский так не умел, и в этом его неумении не было натужного самопожертвования: просто он сам и все его друзья любили жить в ладу со своей совестью.
Комбат вообще не утруждал себя рассуждениями о высоких материях, протискиваясь на машине Подберезского через густой транспортный поток. То, что он собирался сделать, было для него естественным, как дыхание: люди, напавшие на безоружного, стрелявшие ему в спину и выбросившие еще живого человека на свалку, как сломанный стул, должны быть наказаны — а как же иначе? Может быть, стоит перед ними извиниться?
Вырвавшись на относительно свободное загородное шоссе, Комбат улыбнулся. Извинюсь, решил он. Первым делом извинюсь, а то потом они могут не расслышать...
Оставив машину на стоянке перед терминалом, он вошел в кондиционированную прохладу зала ожидания и первым делом направился в буфет, где заказал пятьдесят граммов коньяку. Доза была воробьиная, но большего и не требовалось: Борис Иванович хотел, чтобы от него пахло спиртным. Пить ему совсем не хотелось, но спектакль должен был выглядеть убедительно.
Со стуком опустив стакан на столик, он встал, едва не опрокинув стул, и нетвердой походкой покинул буфет, провожаемый недоумевающим взглядом буфетчицы: этот плечистый мужчина выглядел так, словно мог запросто выпить ведро спирта, а вот поди ж ты — принял пятьдесят граммов и опьянел...
Борясь со смущением, Рублев послонялся возле билетных касс, громко поспорил с мордатым детиной, торговавшим жвачкой в коммерческом киоске, и, спотыкаясь, поплелся на второй этаж, не переставая высматривать рябого сержанта с «особыми приметами».
Его брала досада. В самом деле, думал он, что же это такое? То, бывает, выпьешь бокал пива, и тут же на тебя, как мухи на.., гм.., варенье, слетаются блюстители порядка, а когда они нужны, их днем с огнем не сыщешь! Драку, что ли, затеять? Или спеть что-нибудь этакое, попротивнее? Про крошку мою, а?
Петь ему, к счастью, не пришлось, потому что, добравшись до расположенного на втором этаже зала ожидания, он сразу увидел именно того человека, которого искал. Высоченный сержант с вислыми плечами и широким задом, заложив большие пальцы рук за оттянутый тяжелой кобурой ремень, прохаживался по залу с таким видом, словно никогда не получал в морду. Его рябую физиономию наполовину закрывали огромные черные очки, так что выглядел он как какой-нибудь лос-анжелесский коп, патрулирующий перекресток в солнечную погоду. «Чего он в них видит-то?» — подумал Борис Иванович. Он даже испугался, что сержант его не заметит, но у того, как видно, имелся какой-то встроенный прибор для обнаружения потенциальных нарушителей, и, стоило заплетающимся ногам Комбата сделать первые шаги по мраморному полу зала ожидания, как сержант неторопливо двинулся навстречу.
Борис Иванович сделал испуганное лицо и бочком начал пятиться обратно к лестнице. Сержант Шестаков дернул уголком рта и ускорил шаг. Он испытывал непреодолимую потребность сорвать на ком-нибудь злость, и вот подходящий объект наконец-то нашелся.
По крайней мере, решил Шестаков, оценивающе разглядывая пытающегося незаметно улепетнуть пьянчугу, мужик довольно крепкий, и можно будет отвести душу, не опасаясь пришибить клиента с первого удара, как того эфэсбэшника...
Сержант настиг свою жертву на середине первого лестничного марша. Крепко схватив нетвердо ковылявшего вниз по пологим ступеням Комбата за рукав, Шестаков сказал, решив для разнообразил пренебречь формальностями:
— Куда торопишься, мужик?
— А чего я? — забубнил Комбат, делая слабые попытки освободиться. — Я ж ничего... Ну выпил пивка...
— Пивка? — с сомнением переспросил Шестаков.
— Пивка, пивка, — сварливым голосом повторил Борис Иванович. — Я — не ты, мне взяток не дают, только на пивко и хватает.
— Что? — задохнулся Шестаков. — Ты че сказал, уродина? Ты сам понял, че сказал, или нет?
— Ты мне прямо скажи, че те надо, — заплетающимся языком пролепетал Борис Иванович, становившийся пьянее с каждой секундой. — Может, дай, че ты хошь.
Он проиллюстрировал свои слова неприличным жестом и сильно качнулся, едва не свалившись со ступенек вместе с вцепившимся в него сержантом. Попутно подумалось, что, происходи дело во МХАТе или там в Ленкоме, его непременно освистали бы за отвратную игру. Оправданием могло служить только то, что он не кончал курсов актерского мастерства и действовал экспромтом, да и зритель, если честно, у него был самый непритязательный.
