— Габи, ты любишь детей?
— Не знаю, у меня их нет. — Габриэль смеется, закидывая голову, обнажая шею и широко раскрывая рот, набитый здоровыми белоснежными зубами. Потревоженный голубь недовольно озирается, короткими красными ножками делает два торопливых шажка, но улетать не торопится. Отложенное намерение застревает в толстой гузке нервным потряхиванием.
— Не смешно!
Габриэль обрывает громкий смех:
— Мне тоже не смешно. Это странный вопрос. Почему ты не спросишь мужа? Может, это он любит детей!
— Я уже говорила, мы больше не вместе! — Почему ей кажется, что она оправдывается?
— Дорогая, я знаю твою фамилию. Ты все еще Иванова.
— Ага, — Сашин голос трещит от сарказма, — ты не можешь любить женщину с простой русской фамилией — Иванова.
— Я люблю русскую женщину с такой фамилией! — Габриэль злится, небольшие ноздри кукольного носика раздуваются, сейчас он запыхает, как чайник.
Саша улыбается.
Габриэль задумчиво трет нос:
— Что там? Что там смешного на моем носе?
— На носу. Надо говорить «на носу».
— Надо? Мадам знает, как надо? А она знает, что перед тем, как спать с другим мужчиной, надо разводиться с мужем?
Иногда он просто невыносим! Саша сердито машет рукой:
— Хватит! Я задала простой вопрос.
— Я дам тебе простой ответ. Какая разница, люблю я детей, не люблю… Ты замужем, ты просила меня не делать тебе детей. Наверное, ты ждешь, когда их сделает твой муж. Это просто. Для тебя. Пусть так. Наверное, я дурак! Осталось два месяца, и я уеду из России. К чертовой бабушке! А ты спрашиваешь, люблю я детей или нет!
Голубь, обеспокоенный судорожными взмахами рук и громкими голосами, ретировался с шумом, достойным лучшего применения.
Саша выслушала сбивчивую речь, глядя в сторону.
Габриэль прав, то, что они вместе, — это прекрасно. Рядом с ним она чувствовала себя… собой. Она ощущала каждую частичку своего тела, верила каждому его слову, даже если оно выглядело непривычно и даже… глупо. Она привыкла к косым взглядам на улице, к шипению за спиной.
— Совсем бабы с ума посходили, на негритосов вешаются. И что она в нем нашла? Тощий, мелкий. Что попа, что голова — с кулачок, не больше.
Интересно, если бы Габриэль был широкоплечим двухметровым красавцем с черной глянцевой кожей — это объясняло бы другим, отчего они вместе? И вообще, нужны ли какие-то объяснения, почему одни люди вместе, а другие — нет? Почему ей хорошо с ним? Почему она носит в себе ребенка с радостью, которую не ощущала прежде? И ее нисколько не волнует глупое, тысячу раз глупое обвинение: «порочное дитя преступления против расы»? Где она это вычитала? В одном из глупых романов, которыми Саша зачитывалась, лежа на сохранении в ивановской больнице?
Это ребенок Габриэля, а значит, он такой же солнечный, светлый и сильный. Все будет хорошо! Все должно быть хорошо!.. Тяжелым камнем ухнул в желудок страх. А вдруг и на этот раз тело исторгнет зародыш прочь?.. Этого не будет, а иначе вместе с ним из Саши вытечет ее собственная жизнь.
— Ладно, Габи, забудь. — Она погладила его по нахохлившейся спине. — Не будем портить друг другу настроение. И так времени осталось немного… Хочешь мороженого?
— Да, моя принцесса. — Габриэль грустно улыбнулся и нежно обнял Сашу за плечи. — Мороженое, коньяк и кофе. Много-много кофе для тех, у кого мерзнет сердце.
Глава 30
К невзрачному бетонному общежитию Горного института одна за другой подъезжали машины. Из каждой выгружалось не менее четырех человек. Казалось, здесь собрались все африканские землячества. Эбонитовые нигерийцы в ослепительно-белоснежных балахонах, увенчанные разноцветными головными уборами, напоминающими маленькие, живописно разукрашенные цилиндры без полей. Ганийцы в ярких национальных костюмах, черные мусульмане из Мозамбика в затейливо накрученных тюрбанах, и остальная часть Африки, принарядившаяся в цивильные европейские костюмы. Необоримое ощущение столкновения со стихией. Саша невольно позавидовала небрежной черной манере передвигаться, чуть подтанцовывая, всем телом отзываясь на монотонное, непривычное для белого уха звучание музыки. Многоголосый гомон, смех, рукопожатия. Искрящиеся весельем лица, доброжелательные улыбки, азартные разговоры, чаще всего на французском.
Несколько дипломников из разных вузов, и Габриэль в том числе, решили вместе отпраздновать окончание учебы в России. Африканцы вскладчину арендовали помещение, украсили его шарами и самодельными плакатами. Выпивку и закуску заблаговременно закупили в ближайшем супермаркете. По всему периметру в два ряда были аккуратно расставлены бутылки с алкоголем. Пивные бутылки вперемешку с винными. На полу в дальнем углу стояла стереоустановка, откуда и доносилась музыка. В середине зала уже танцевали. Мужчин было большинство, четыре африканки, одна с полуторагодовалым ребенком, что не мешало ей весело отплясывать, пристроив чадо на крутом бедре, и несколько белых. Среди них выделялись две: миниатюрная брюнетка в ярком вечернем макияже и затянутых в сетчатые колготки стройных ножках, и высоченная, грубо скроенная рыжеватая девица с неправильным прикусом лошадиных зубов и грудью, способной конкурировать с лучшими особями молочной ярославской породы.
Саша беспомощно огляделась, Габриэль снова исчез, оставив ее на своего земляка-медика, невероятно высокого Жерома. Откуда-то сверху Саше улыбалось узкое миловидное лицо в круглых смешных очках, неустойчиво сидящих на тонкой переносице. Маленькая голова, посаженная на длинную тонкую шею, небольшое туловище с небрежно приделанными к нему конечностями.
— Сейчас он придет. Не скучай, — Жером протянул Саше руку, — потанцуем?
Ах, как сладко лилась в уши музыка, как здорово было двигаться вслед за нескладным на вид, но поразительно пластичным партнером. Африканская музыка нежно пощипывала каждый нерв, диктуя движения, подсказывая каждый шаг. Саша двигалась все смелее и раскованнее. Парный танец без прикосновений, только взгляд, только ритм. Общий захватывающий ритм, в котором каждый партнер — всего лишь часть общего пламенного рисунка. Саша и не заметила, как вокруг них собралась небольшая толпа, танцующие подбадривали их хлопками и восторженными возгласами.
Никогда прежде танец не приносил такой радости и освобождения. В этом танце было, все, о чем мечталось в детстве. Страсть и полет, биение жизни и бесконечная энергия. А еще в нем были узнавание и удивление. Словно омытый прозрачной водой хрусталик начал четче воспринимать окружающий мир, и, несмотря на царивший в зале полумрак, Саша увидела все каким-то другим, внутренним зрением. Стало вдруг очевидным то главное, что позволяло чувствовать себя свободной в обществе Габриэля, то, что сохранялось в толпе чужих, абсолютно незнакомых черных людей. Это ощущение охватило все тело, проникло в легкие и наполнило их невесомостью. Саша словно превратилась в легкое белое перышко, подхваченное поднимающимся с земли потоком горячего дрожащего воздуха.
