— А в Мичуринце?
— Миллионеры, Василий Логвинович! Миллиардеры!
— Ходатаев еще не было?
— Нет пока.
— Готовься, Картузов! Завтра к тебе такие тузы пожалуют — только держись!
— Что-нибудь придумаем, товарищ генерал!
— Думай, голова, картуз куплю! Завтра они примутся за вас со всех сторон…
Вошедший был, видимо, когда-то могуч высоким прямоугольным торсом, крепкими тяжелыми руками. Сейчас перед Игумновым стояла восьмидесятилетняя развалина.
— Девка у нас пропала… — Один глаз его, крупный, вполне осмысленный, был каким-то потухшим, смотрел ниже игумновского лица — в воротник, второй направлен был прямо на Игумнова. — Уехала в Москву и пропала. Я отец ей. Мылины наша фамилия.
Игумнов придвинул стул.
— Садитесь. Давно пропала?
— Уже неделя… — Он опустился на стул прямо, не согнувшись в спине. Сидел, выставив толстые колени. — Мы воронежские сами. Трое человек детей… Зойка — младшая. Приезжала на несколько дней. За вещами. — Он говорил отрывистыми фразами, на одном глотке воздуха, так ему было легче. — Улетела самолетом, мы сами ее проводили…
«Что за честь такая Воронежу?.. — подумал Игумнов. — Почему все эти исчезнувшие женщины из Воронежа? Совпадение?»
— А через пять дней получаем телеграмму от ее подружки. — Он протянул форменный бланк. Игумнов прочитал вслух:
— «Что с Зоей телеграфируйте Женя»…
— Прилетела в Москву и как сгинула… — Здоровым глазом он поймал Игумнова, больным оглядывал кабинет, мелкие детали казенного быта. Игумнов и сам краем глаза захватил их — форменная фуражка на сейфе, картонная коробка-тайник, порванная по углам схема железных дорог СССР.
— А может, поехала к кому-нибудь? — Игумнов взглянул на старика. — Как она?
— Не-ет! Девчонка она порядочная… Друг у нее здесь… — сказал Мылин.
— Москвич?
— Липецкий. Тоже в общежитии. Яриков Геннадий… «Надо послать к нему Ксению. Сразу же и позвонить…» Игумнов пометил на календаре.
— Были у него?
— Заезжал. А что он? Все равно бы не встретил. Днем ему работать.
— Зоя не с ночным летела?
— Не-е! Отговорил я!.. — Старик воспрянул духом. — Обычно она с последним самолетом, потом электричкой до вокзала. А уж утром к себе… А тут я упросил. «Лети, Зоюшка, днем…»
— Может, еще обойдется… — Игумнов словно тоже получал шанс вместе со стариком. — Вы из аэропорта? Как там, в порту?
Мылин покачал головой.
— Это мыслимая ли вещь?.. Народу как в котле.
— Спрашивали кого-нибудь?
— Подходил к таксистам. Э, говорят, дедушка! Тут тысячи девчонок проходят! Каждый час. Разве вспомнишь?.. Я говорю: «Ладненькая из себя. Вельветовые брючки. Танкетки…»
Старик говорил сам с собой.
— …Спрашивают меня: «А деньги она везла с собой? Или видео?» — «Ничего не было! — говорю. — Скатерть взяла из дома, мать картошки отсыпала. Все в магазин не бегать…» — «Тогда появится, дедушка! Что с ней станет…» — «Дай-то, Бог!..» — Старик внезапно повеселел. — Утром позвоню соседям. Предчувствие такое: может, сегодня-завтра объявится!
— В Москве где вы остановились?
— В Выхино. Свои у нас там. Из деревни.
Игумнов записал адрес.
— Телефон есть? — Он тоже записал. — И этого парня — ее друга. Адрес, фамилию. Фотографию привезли?
— А вот!
Подсвеченное сбоку и снизу круглое лицо. Полноватый подбородок. Крупный нос. Все пышущее здоровьем, крепкое, молодое. Большие, жирно накрашенные губы.
Он вызвал Качана.
— Надо заполнить карту пропавшей без вести.
— Картузов спасибо не скажет. — Качан знал о всех трех таинственных исчезновениях.
— А, пошел он… Приметы, одежду.
— Карту зубов… — Ему не раз приходилось ее заполнять.
— Зубы у нее все свои, — заметил старик. — Ни одного чужого.
— Уши проколоты?
— Это есть! И вот еще… — Старик вспомнил. — Колечко! Сестра подарила! Золотое. У нее пальцы то-о-нень-кие — и то только на мизинец налезало…
Милиционер-конвоир с силой толкнул Николу в спину.
— Убийца!.. — Видимо, ему подсказали наверху. Народ был оперативно грамотный.
Алексей-сокамерник — со втянутой в шею башкой и стриженым затылком — подскочил:
— У, суки! — Но дверь уже закрылась. Загремел засов.
Никола оглядел камеру. Пока он был наверху, Эдика вывели.
«Если замнач не дурак, из камеры меня выдернут лишь после того, как возьмут Алексея… — Никола читал происходившее, как по книге. — Тогда кавказец всю жизнь будет считаться виноватым в его бедах…»
Никола не пожалел ни того, ни другого.
Такая жизнь. Распусти и он язык — Алексей или Эдик его с ходу бы вложили, чтоб уйти на свободу.
— Где? — Вор кивнул в пустой угол.
— «С вещами на выход»…
— А может, в соседнюю камеру?
— Да нет! Он картежник. Катала. Небось на тачке гонит сейчас к себе в гостиницу… — Он не назвал ее, и Никола не поинтересовался. Он знал законы камеры. — У них там валютный бар. Девочки, кайф… — Алексей руками и движением таза показал похабно. — Во сколько меня ни отпустят, я туда поеду.
Он не догадывался, что выход на свободу теперь откладывается для него на несколько лет.
Никола снова постелил брюки, выправил швы, лег сверху.
Его ждал следующий этап.
Может даже, самый важный.
Срок содержания Николы в камере как лица, задержанного в нетрезвом состоянии, истек. Следователь должен с ходу решить: отпустить Николу на свободу, пока будет вестись следствие, или закрыть.
Николу с его биографией особо опасного рецидивиста и поножовщиной ждал верный арест. Недаром его и по акту опьянения вопреки всем инструкциям поместили не с обычной пьянью, а с задержанными, под крепкий замок. Следователи никогда не упускали случая отправить обвиняемых за решетку, чтобы те не могли убежать или совершить новое преступление.
Это стоило, конечно, следователям дополнительных хлопот. Строго через трое суток, ни днем позже, не делая исключений ни для выходных, ни для праздничных дней, следователь обязан доложить материал прокурору и получить санкцию на арест.
И против этих своих самых грозных противников — следователя и прокурора — Никола был бессилен.
Козыри, которыми он владел, годились только против тех, кто впрямую отвечал за раскрываемость преступлений, а следователей — это было очевидно для любого посвященного — нераскрытые не колышут.
