Ничего не понимаю. Вот теперь я точно запутался.
– Все, герой, пойдем.
Он хватает меня под локоть, и мы, как лучшие друзья, идем к выходу.
– Она была из верующей семьи, твоя девушка. Пойдем посмотрим, как все прошло.
– Что прошло? – уточняю я.
Он округляет глаза и смотрит на меня, как на тупицу:
– Похороны, конечно, что же еще?
Мы в окружении икон и позолоченных стен. Труп притащили в церковь и положили в центр. Гроб напротив «Царских врат»: старые традиции, в которые до сих пор веруют. Набожные скорбящие, сборище праведных баранов, скопившихся вокруг гроба. Они плачут тихо. Никто не позволяет себе лишнего. Монотонное бормотание молитв. В последний путь с церковью.
– А вот оскорблять не надо! Они не бараны! Вообще, помни, что твои мысли для меня – не секрет! – вопит посланник, и у меня начинает сильно колоть сердце.
Хватаюсь за грудь рукой и спрашиваю:
– Ты что – издеваешься?
– Да нет, просто припугнул. Рефлексы вырабатываю. Перед тобой посланник неба, а ты про наших представителей на земле плохо думаешь.
– Да зажрались они, ваши представители.
Сердце колет еще раз, только на этот раз гораздо сильнее.
– Хорошо, хорошо… Понял я.
– Зажрались, да… Но это не твоего ума дело, что, как и почему. Слушай давай да смотри. Совесть твою будить будем. Этой спящей красавице давно пора проснуться.
Слушаю молитвы за мою Киру. Люди в платках и с печальными выражениями на угасших лицах.
Стихи Иоанна Москвина, отрывки из Нового завета. Ровно горящее пламя восковых свечей.
Все для моей Киры.
– Смерть – великое таинство. Еще одно рождение в Вечность.
– Сам знаю.
Капля падает мне на руку и застывает. Как получилось, что и я тут? Разве может убийца находиться в церкви?
– Согласно церковной точке зрения душа может чувствовать и мыслить. Вся ответственность за прошлую жизнь отправляется с ней. Пару дней она здесь, в плену у времени и пространства. Затем на третий день настает пора испытаний. Мытарства. Кто-то заново переживает свою жизнь. По крайней мере, так говорят те, кто пережил клиническую смерть.
– А что дальше?
– Затем ангелы уносят душу. Или же демоны. И до Страшного суда. Все поступки оставляют след. Все будет выявлено и рассмотрено. Слушай давай.
Если я умер, то со мной все как-то странно происходит, не так, как он говорит. Вероятно, я пока жив.
– Я бы не назвал это жизнью, – смеется посланник. Но я больше не обращаю на него внимания.
Она тут. Почти что настоящая. Только холодная и твердая. Я не могу осознать, что она умерла. Все во мне противится правде.
Усопшая лежит в простом белом платье. Лицо будто живое, сочные румяна густо намазаны на худые щеки, губы розовато-коралловые, будто кто-то специально накрасил их помадой. Руки крестом застыли на груди. Полукруг из родственников и близких друзей, и я один, быть может, тот, кто и был самым родным. Ее любовник, несостоявшийся муж и – убийца. Кира была так молода, что смерть ее всколыхнула в душах людей то чувство, что зовется горьким удивлением и непониманием: как такое, можно сказать, еще юное существо оказалось по ту сторону. Молодой архиерей произносит свою речь. На его лице нет ни капли эмоций, будто от постоянных служб по покойникам его, возможно, когда-то горячее сердце остыло и окаменело вовсе. Атрофия души. В России такое часто случается с врачами и служителями церкви.
Служба велась монотонно и безразлично. А когда кончились возвышенные речи, настала пора прощания. Первой к гробу подходит плачущая мать, она тяжело падает на грудь дочери и вся как бы обмякает. К ней быстро подходит муж и, резко взглянув на лицо покойницы, стискивает зубы и аккуратно, но все же настойчиво тянет жену за плечи. Она поднимает на него заплаканные, красные от горя глаза и произносит:
– За что нам это, Гриша?
Он только сильнее стискивает зубы, всем своим видом показывая, как нелегко дается осознание смерти и, разжав пальцы, выходит вон.
Затем, когда мать падает в объятия престарелой своей подруги, к гробу медленно подходят две девушки. Сестры сцепили руки и шагают нога в ногу, как неразлучные близнецы. Они так похожи, что мне и правда показалось, будто они одногодки. Девушки вытирают слезки и целуют свою старшую сестру в лоб, поочередно вздыхая и отворачиваясь друг от друга.
В этот момент я понимаю, что натворил. Находясь поодаль от толпы, гляжу на гроб с телом Киры. В моих глазах светится сама пустота, заполнившая все изнутри с той самой минуты, как я осознал, что ее больше нет. Бледность ядовитой краской расползается по лицу, губы вздрагивают и дергаются.
– Убийца! – шепчу я сам себе. Ноги сами несут меня к гробу. Вся публика расступается, будто река перед Моисеем, и я оказываюсь подле Киры.
Душегуб своими же руками лишил жизни ту единственную, которую он любил.
Перед гробом стоит растерянный мужчина лет двадцати четырех. Брови его сдвинуты буквой «V», морщины прорезали лоб, а воспаленный взгляд остановился на девушке.
Собравшиеся окружают гроб кольцом и начинают наступать.
– Убийца, убийца! – ропщут они, приближаясь. Голоса сливаются в монотонный звук проклятия. Оно звучит будто злая молитва.
Ни на что не обращая внимания, все так же смотрю на возлюбленную. Неожиданно она разлепляет ссохшиеся губы и издает протяжный хрип.
Не открывая глаз, женщина тянет ко мне руки, словно моля вытащить ее из гроба. Я в ужасе отшатываюсь и, обернувшись, встречаюсь взглядом с красными от слез глазами отца Киры.
– Все в порядке.
Мы в камере. Сижу на стуле и смотрю в пол. Слезы текут по лицу безостановочно.
– Убийца… – шепчу я.
– Ну да – завалил любимую бабу, но за дело же, – ядовито произносит посланник.
– А ты точно со стороны добра? Как-то не похоже, – огрызаюсь я.
– Да ладно, парень. Это предупреждение. А теперь давай просыпайся и не вздумай потом убеждать себя, что это все бред. Так и было. А теперь ложись.
– Зачем это? Что не бред? Это сон? – не понимаю я.
– Ложись, ложись, – с улыбкой говорит он и показывает на нары. – Ты свое отстрадал.
Стою и не двигаюсь.
– Да не гомик я! – кричит он, читая мои мысли.
Пожимаю плечами: кто знает, что там на небе.
Ложусь на спину.
Посланник садится около меня, затем быстро забирается на грудь и начинает сильно прыгать, будто гигантская белая мышь. Становится трудно дышать.
Открываю слипшиеся глаза и хватаю ртом воздух. В горах трудно дышать. По мне прыгают белые мышки.
