— Смотря кто блефует.
Алексеевка-Вторая. Майор Гусев разводит огонь и заваривает чай с листьями дикой смородины, я брожу в вязкой траве, спотыкаясь о руины бараков: сгнивший порог, балка от навеса, кирпич от печки… Глубоко в траве. Вокруг только лес.
На обратном пути мы зашли к Франеку «Кабану». «Кабан» — его аковский[44]псевдоним. Схватили их в 1944 году на Виленщине. Отсыпались в сарае после операции. Франек получил десять лет, отсидел их от звонка до звонка и остался на зоне. Возвращаться было некуда. Тридцать лет на должности прораба, женился на русской воровке, построил дом за оградой зоны и живет в ее тени, прямо как у Господа за пазухой.
Франек аж затрясся, узнав, что я соотечественник, так растрогался, что на мгновение потерял дар речи. Потом сделал попытку связать два слова по-польски, но безуспешно, так что мы перешли на русский. Франек угостил меня молоком, с гордостью добавив, что оно от собственной коровы, и белый хлеб намазал толстым слоем своего масла, потом вдруг хлопнул себя по лбу и кинулся за самогоном. Маша, дочка Франека принялась вовсю меня клеить, заодно выспрашивая, не могу ли я устроить ей приглашение в Польшу. Напирала тяжелым бюстом.
Вернулся Франек с бутылью самогона. За ним явились соседи, слух о госте Франека разошелся мигом, намечалась пьянка.
Маша с мамой засуетились вокруг стола, и тот заполнился закусками: соленые огурцы, маринады, лук. За столом царил Франек: белая борода, орлиный нос, чеканное лицо. Он не скрывал своей радости, повторял, что это важный день в его жизни. Впервые у него в гостях соотечественник, правда, не с родины (его родина — Виленщина), но по-польски болтает… Франек то и дело просил меня сказать что-нибудь по-нашему, и слезы капали в самогон.
Герлинг и Франек… — подумал я, глядя на него.
Вернувшись в Москву, я позвонил Герлингу, напомнил о своих «Нелегалах»[45]и сказал, что звоню из России. Герлинг оживился. Я начал было о Ерцеве, хотел рассказать о Франеке, но он прервал меня и стал спрашивать, как расходится «Иной мир» в московских книжных.
— Трудно сказать, книга только вышла.
Потом я написал ему письмо, уже с Соловков. Герлинг включил его в «Дневник, написанный ночью», сделав пометку, что это второй эпилог «Иного мира», и ответил, что они с Гедройцем приглашают меня сотрудничать с «Культурой».
Пришло письмо и от Редактора, но это уже другая нить.
6 февраля
Деревни Тайвенга на карте Вологодской области не найти. Следует искать реку Вожега (слева от станции Вожега на железнодорожной ветке Вологда-Архангельск), и дальше, ведя пальцем вдоль реки, через какие-нибудь шестьдесят верст доберетесь до села Огибалово. За ним на карте — большое синее пятно, озеро Воже. Тайвенга лежит между Огибаловым и Воже.
Тайвенга — довольно большая деревня, протянувшаяся на много верст. Она возникла в 1960-е годы в процессе так называемого «укрупнения» (когда маленькие сельские колхозики объединяли в большие совхозы), из шестнадцати сел, пять из которых вымерло сразу, остальные медленно умирают по сей день. Деревню назвали Тайвенга, а сельхоз — «Север».
В Тайвенгу попасть нелегко. Особенно чужаку… Я добрался туда только благодаря майору Гусеву из ерцевского лагеря. Дело было так.
* * *
На следующее утро после посещения Франека майор посадил нас в вагон (на этот раз — не в салон, а в вонючий вагон для вольнонаемных, которые ехали на лесоповал), объяснив, где выйти и какой тропы держаться, чтобы добраться до Тайвенги, не заплутав. Пожелал счастливого пути.
В вагоне — смрад пропотевших тел, мат и бура[46]. А за окном утренняя зелень — словно вспененная.
Мы выходим перед Чужгой: вокруг тайбола, деревянные мостки, дурманящий запах весенних болот. Кустики дикой смородины лезут на тропу и хватают за руки. В чаще горланят птицы. Несколько верст — и привал: костер на поляне с видом на озеро, чай с лесной смородиной и один косяк на двоих.
Перед нами, судя по карте, деревня Заозерная: почерневшие деревянные дома — без окон, без дверей… — в белых кустах цветущей черемухи. В каждый дом можно заглянуть, в каждом поселиться.
Озеро лучится на солнце. На берегу мужик пьяный с самого утра. Рыбачит и плачет.
— До Тайвенги далеко? — спрашиваю.
— Вы откуда? — перестает он всхлипывать.
— Из Ерцева, из Управления.
— Вот вам Тайвенга, — кланяется он. — Добро пожаловать к нам.
— Спасибо.
Так что в Тайвенгу мы входим с запада — со стороны Воже. Вымершая деревня Заозерье — начало Тайвенги. Дальше пять верст лесом и через кое-как вспаханные поля. Огромные поля — в жизни не видел ничего подобного! Потом минуем несколько деревень на вид живых, но совершенно пустых. Ни души, только собаки на дороге. Порой, правда, мелькнет за занавеской старческое лицо, но стоит повернуть голову, исчезает так стремительно, что кажется — почудилось. Наконец, деревня Корякинская — центр сельхоза «Север».
Послеобеденная пора, да может, уже и вечер, разобрать трудно — июнь, белые ночи, а мы без часов. Надо бы насчет ночлега выяснить, но у кого спросить, если никого не видно? Шагаем медленно, в окнах призраки, следом бегут собаки, на дороге грязь, несмотря на жару. Наконец какое-то движение, дверь сельского клуба внезапно распахивается и оттуда на дорогу, прямо нам под ноги выплескивается радужно-зеленая блевотина… Следом на завалинку с трудом выкатывается рыжая девка, обтирая красные губы. Как выясняется, директор клуба. Косноязычно советует обратиться к Захару Иванычу, начальнику сельсовета. Только его мы и застанем дома — спит пьяный вусмерть.
Оказывается, мы попали на посевную. Иными словами, засеяв, вся деревня гуляет, ой-ля-ля… Одни старухи сидят по домам, но те чужого на порог не пустят, ни за какие сокровища. Боятся — зоны рядом, и беглые зэки нередко шастают по окрестностям, крадут что плохо лежит, а могут и убить. Остальные же, кто был на ногах, отправились варить уху на берег озера.
К Захару Ивановичу мы колотились долго, в конце концов дверь открыла пугливая старуха и глаза вытаращила:
— Мы из Управления, из Ерцева, — говорю я, не давая ей опомниться, — глава сельсовета дома?
Она забормотала под нос, что сын пьяный, спит, и побежала его будить, оставив дверь открытой. Мы вошли на кухню: коврики на стене, буфет, большой стол и скамья у стены, из окна видно озеро Светлое. Через некоторое время в кухне, шатаясь, возник Захар Иваныч, а с ним и аромат похмелья. Я молча протянул ему аккредитацию. Он аж присел от удивления. Читал минут пятнадцать, хотя там и слов-то — не больше десятка. Наконец почесал затылок, поразмыслил и пошел звонить, чтобы прислали шофера — отвезти к Коле, председателю колхоза. Коля все объяснит.
