– Вы знаете, Марина, а ведь ваш гражданский муж был прав! – с фальшивым воодушевлением воскликнула я. – Вам действительно не помешает как следует разобраться со своим детством и юностью. Это даст вам возможность принять настоящее и двигаться дальше. Может быть, все-таки образование… Курс аналитической психотерапии… сейчас я напишу вам координаты центра…
– Да бросьте вы! – пожала она плечами. – Вы же знаете, что я никуда обращаться не стану. Мне тридцать пять лет, мой поезд ушел – что я, от тандыра в университет пойду? Я за дочку только… Она-то ни одной книги и в руки не берет. Тут слышала случайно, говорит кому-то: «У меня отец за убийство сидит, и сама я круче вареного яйца»… Дура, что взять! Но можно ли ей вот это всё наше не передать? Кроме меня – кто же?
– Ну, давайте, вы походите ко мне…
– Не стоит. Но, может, вы направление какое обозначите? А дальше я уж сама…
Слишком, слишком умна, сильна и независима. Ни к кому не пойдет. Что мне остается? Она любила читать…
– Прочтите ранние, еще дореволюционные повести Вересаева. Там тоже судьба людям дорогу прописывала (весь уклад был обречен, и это все чувствовали), а они с этим взаимодействовали и справлялись. Впечатляет.
– Хорошо, прочту. А еще? Еще?
Боже мой, бывает же не только физиологический голод!.. Ей не нужны хеппи-энды и романы-инициации. Они только причинят боль. Если бы я заранее подготовилась, я бы, конечно, могла… А сейчас? Она же больше не придет! Мой взгляд заметался по полкам и случайно наткнулся на толстый альбом с марокканскими картинами Зинаиды Серебряковой – повторюсь, я ничего не понимаю в искусстве, и этот альбом появился у меня случайно, благодаря знакомствам и дружбе на «Снобе».
– Смотрите, Марина! – сказала я. – Вот люди. Чем-то похожие на вашего мужа и его соплеменников. Разноцветная кожа, белые стены и розовое солнце. Я была в Муйнаке…
– Он говорит, что там до сих пор всем снится ушедшее сорок лет назад море[2]. Люди ложатся спать в домах, стоящих посреди пустыни, и видят во сне шторма, белую пену прибоя, чаек и белые пароходы. Он говорит: я был совсем малышом, но даже твое имя напоминает мне о морской волне… Боже, какие красивые люди на этих картинах… У них лица…
– Да, да, это живые люди, именно как вы любите, увиденные и запечатленные Серебряковой на улицах Марракеша. Смотрите, вот продавец лепешек…
– Да-да, именно такие лепешки! – я впервые услышала смех Марины. – Какие чудесные глаза из-под чадры у этой женщины… Они просто живут…
– Да. А дочь Зинаиды Екатерина Серебрякова посвятила всю свою жизнь творчеству матери, не имела своей семьи и детей и, кажется, так и не поняла, что сама была очень талантливой художницей. Ей сейчас сто лет и она живет в Париже. Видите, это она подписала мне этот альбом…
– Сто лет?! Сама подписала?.. А вы теперь показываете этот альбом мне, а я приду домой и расскажу об этом людям, похожим по строю души на героев картин ее матери…
– Да. Марина, вы видите мир поразительно целым. Это редкий дар. Постарайтесь именно его передать дочери или по крайней мере покажите, как это бывает.
– Я постараюсь. Время вышло, у вас уже следующий человек… Можно я возьму этот альбом еще на час и посижу с ним где-нибудь в уголке поликлиники? Заодно вспомню школьную библиотеку и библиотекаршу. Я видела там у вас в холле отличное место под монстерой…
– Конечно, берите и сидите.
– Спасибо! Эти люди на картинах, и вся эта история на живых нитках – Марокко – Париж – Муйнак – Питер… Они как лекарство для меня, я вдруг почувствовала себя живой…
Отчего люди не летают?
Мальчику на вид было около восьми лет. Оказалось – десять с половиной.
Мать долго и монотонно (видно, что не в первый и даже не в десятый раз), потряхивая толстой карточкой, рассказывала свою и ребенка историю: долго не могла зачать, выкидыши на поздних сроках, потом серьезная патология беременности, родился глубоко недоношенным, два месяца в кювезе, потом ворох диагнозов, включая ДЦП, – одни отменялись, тут же возникали другие… Ребенок последовательно или одновременно не спал, не ел (срыгивал), не какал, не держал головку, не переворачивался, не удерживал предметы, не садился, не начинал говорить… Я уже жалела, что сразу не выгнала Федю в предбанник с книжкой – понятно, что он тоже слышит все это не в первый раз, но зачем? Сам Федя сидел спокойно, вполне дружелюбно рассматривал все окружающее, получив разрешение, взял из ящика с игрушками трансформер, а мать все продолжала свой рассказ. Жизнь как борьба за ребенка. Кажется, в какой-то степени это уже стало предметом ее гордости. Компенсация, вполне можно понять.
В конце концов я утомилась медицинскими подробностями и незнакомыми мне именами медицинских светил, которые когда-то осматривали Федю и консультировали семью, и спросила:
– А ко мне-то вас что привело?
Мать осеклась на полуслове и, опустив голову, долго листала какие-то справки у себя на коленях. «Ищет название какого-нибудь последнего диагноза?» – предположила я.
– Я не знаю, как вам сказать. Боюсь, – наконец призналась она.
Я насторожилась: «Ого! Чего же это она после всего уже пережитого может бояться? Неужели у мальчишки ко всему прочему еще и психиатрия какая-нибудь прорезалась?!» Я еще раз внимательно взглянула на Федю. Он улыбнулся мне открытой, немного грустной улыбкой. Кажется, он вполне понимал, что мать имеет в виду. Кроме того, в выражении его лица отчетливо читалась фраза: «Я сожалею. Но что я могу поделать?»
– Федя, в каком ты классе?
– В четвертом.
Значит, пошел в школу по возрасту.
– Как ты учишься?
– Нормально. У меня одна тройка – по русскому.
– У тебя есть друзья?
– Да, один друг и одна подруга, еще с детского садика.
Ходил в детский садик, значит, по крайней мере к шести годам здоровье было уже приемлемым.
– Что ты любишь делать?
– Играть в шахматы, смотреть мультфильмы и передачи про природу, гулять в лесу, в горах и на море. Еще играть с котом и кататься на велосипеде.
Совершенно нормальные увлечения для такого слабенького и болезненного в прошлом ребенка. Даже очень нормальные, просто вот совсем ничего настораживающего.
– Федя, ну скажи же ты доктору! – почти выкрикнула мать.
– Что именно нужно мне сказать? – я посмотрела на Федю.
Он пожал узкими плечами.
– Я вижу сны. Во сне я умею летать.
– Да. Но что же с того? – теперь плечами пожала я. – Практически все видят такие сны. Я тоже всегда, с детства их видела и даже теперь иногда…
