Десять вещей, которых делать не стоит
1. Шпионить за своим бывшим в Facebook.
2. Принимать приглашения от незнакомцев.
3. Очеловечивать дома.
4. Есть шоколад перед сном.
5. Слишком много думать.
6. Засиживаться на одном месте.
7. Сидя в ванной, нырять под воду и потом задумываться, стоит ли выныривать.
8. Слишком переживать по поводу краски для стен.
9. Привязываться к растениям.
10. Красть фотографию своей собственной матери.
Шон — строитель — человек на удивление понимающий и отзывчивый. Я сказала ему, что случилось нечто неотложное, а телефон я забыла дома. Он предложил прийти завтра.
Сижу на полу в кухне, допиваю полбутылки красного вина и думаю о том человеке, Даниэле. Есть ли у него сейчас крыша над головой? Правда ли он знал маму? Как он дошел до такой жизни? Пытаюсь представить, что будет, если я скажу о нем Тилли и Си, но ничего не выходит. Думаю о Кенвуд-хаус, обо всех этих людях, что пьют чай посреди дня. Надо было взять пару бутылок пива — пузыристого, холодненького — и задать Даниэлю больше вопросов.
Мы часто ходили в это кафе на каникулах. Отец был из тех мужчин, что всегда ходят в пиджаках. У него их было полно. Сейчас все они, наверно, висят на вешалках в благотворительном центре «Оксфам» где-нибудь на другом конце города. Перед тем как пойти через парк в кафе и там целую вечность решать, какой кусок торта выбрать, папа всегда надевал бежевый вельветовый пиджак. Тот, что на ощупь похож на мех, мягкий и теплый. А если провести по нему рукой в другом направлении, ворсинки будут некрасиво топорщиться.
Я вставала на цыпочки у центральной витрины, опираясь липкими ладошками о стекло, и смотрела, что там стоит. Просила у папы разрешения попить чаю — вкус мне не нравился, но так я чувствовала себя взрослой. Он всегда заказывал мясной пирог и «Эрл Грей». Порой я поднимала глаза на отца, а он смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом. И я знала тогда, что он вспоминает о маме.
Звонок Тилли застает меня в постели.
— Алиса, я поговорила с Си.
Перекатываюсь на живот. Я не ужинала — не могла собраться с силами.
— Мы волнуемся за тебя.
Свободной рукой протираю глаза:
— Совершенно незачем.
— Она зовет нас в гости.
Си живет в невыносимом особняке в Беркампстеде.
— Завтра, — добавляет Тилли.
— Я не могу. Строитель придет делать кухню.
— Разве у него нет ключей?
— Пока нет.
— Ну, она ждет нас не раньше ужина.
— А мне идти обязательно?
— Да, обязательно. Как там кухня, кстати? Дело уже движется?
— Все нормально.
Я смотрю на темно-синюю наволочку.
— С тобой все хорошо, Алиса? Ты сегодня ела?
— Да, все в порядке.
— Нет ничего стыдного в том, чтобы открыться кому-то.
Я вожу пальцем вверх-вниз по подушке.
— Знаешь, я тут недавно поняла, что никогда не отказалась бы от тебя или Си. Даже от Си. Не представляю, что и думать об этом.
— Алиса, я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты переживаешь из-за дома, в этом дело?
— Я уезжаю, Тилли. Скоро.
— Куда?
Переворачиваюсь на спину:
— Куда-то далеко. Наверно, в Индию. Сначала в Дели, а потом в Варанаси или в Бангалор.
Перекатываю эти слова на языке. Стоит только произнести их вслух, как мои легкие наполняются кислородом.
— Нет, скорее в Дели. Или в Токио.
— Нельзя все время убегать, Алиса.
Лежу и слушаю тишину в трубке.
— Прости, — произносит она наконец.
— Мне не кажется, что это бегство. Это жизнь. Вот что значит жить.
Сестра замолкает на пару минут. За окном воет сирена, сначала совсем близко, потом все дальше и дальше.
— Наверно, ты кочевница, — наконец говорит Тилли. — Как те люди в Китае, про которых ты рассказывала.
— В Монголии.
— Те, что живут в шатрах.
— Все правильно.
— Могу представить, как ты живешь в шатре.
Я улыбаюсь.
— Ловлю сурков, варю баранину, делаю водку из молока?
— Приобщаешься к природе. Просыпаешься по ночам и выходишь посмотреть на звезды.
Земля под босыми ногами. Самое огромное небо, которое только можно увидеть. И никого на мили вокруг.
— Я просто скучаю по тебе, когда ты уезжаешь, — говорит Тилли.
Смотрю на потолок, на одинокую люстру посреди белой равнины из штукатурки.
— И Си тоже.
Я хмыкаю:
— Спорим, Си приятнее знать, что я на другом конце света.
— Тебе стоит больше ей доверять, Алиса. Она любит тебя, хотя ты этого и не замечаешь.
* * *
Шон с помощником приходят ровно в восемь тридцать. Я выглядываю в окно гостиной, чтобы убедиться, что это они, и только потом открываю дверь.
— Это Джефф, — представляет напарника Шон. — Пишется с двумя «ф» на конце.
Джефф — высокий худощавый парень лет двадцати пяти, бледнокожий, жгучий брюнет с растрепанной бородой и бегающими глазами. Пожимаю руку и чувствую, что его ладонь взмокла. Прежде чем закрыть дверь, я бросаю взгляд на крыльцо, но там пусто.
— Ну что, начнем все крушить? — говорит Шон. У него во рту поблескивает золотой зуб.
Я отвожу рабочих на кухню. Они стоят на пороге, окидывают ее взглядом. Завариваю чай, указываю на пачку печенья на столе. Объясняю, где ванная. Потом выдаю им комплект ключей и предупреждаю, что входная дверь заедает.
— Я буду наверху. Будет что-нибудь нужно — зовите.
И я убегаю.
Даже в кресле-качалке на чердаке, даже заткнув уши, я все равно слышу, как кухню разносят на части.
Ближе к середине дня я крадучись сползаю по лестнице. Кухню уже не узнать. Шкафчики содрали и сложили штабелем у стола. На стенах красуются свежие шрамы — глубокие выемки в штукатурке. Следы старой краски — цвета зеленого горошка — проступают под отслоившейся белой. Плита одиноко возвышается посреди кухни.
Улыбаюсь рабочим. Джефф весь в поту; большие капли стекают у него по вискам, по верхней губе. Рабочие покрыты пылью, в волосах у них застряли щепки и кусочки штукатурки. С трудом пробравшись среди разрухи, я выхожу в сад.
Мои растения выглядят сиротливо. Они уже подросли, но листочки теперь кажутся тоньше, слабее, чем в родном поддоне. Опускаюсь на колени и нежно поглаживаю каждое из них. Они уже начали отличаться друг от друга: у одних листья длинные и прямые, у других — широкие, с зубчатыми краями. «Давайте», — шепчу я им, а потом оглядываюсь, не видят ли меня рабочие. Газетный цветок завалился набок и пропитался водой. Поднимаю его с земли и кладу в урну.
