Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Что же, пеший марш – это всегда тяжелейший труд, особенно в жару. А тут даже на малейшую тень нет и намека, на солнцепеке термометр, наверное, зашкаливает за пятьдесят градусов. Если бы еще он был под рукой, смерил бы температуру для интереса, узнать, в каком мы находимся пекле. Идешь и потеешь. Ужасно хотелось пить, но нечего, всю воду выпили за время сидения на высоте. Пока добрались до площадки, я уже еле ноги волочил. А ведь сам иду налегке, только помогаю уставшим бойцам. Пулеметный взвод буквально умирал, но умирать некогда. «Марш, марш, вперед, быстрее», – подгоняло нас начальство. Вертушками сразу же перебросили нас на более высокие горы, а воды и продуктов не дали. Просто не успели мы воды набрать. С вертолета выгрузили несколько резиновых двухсотлитровых бурдюков с водичкой, а попить некогда.
Миновали кишлак, и через несколько километров – новая площадка для взлета. Вновь при нас бурдюки с водой, и вновь нет времени набирать воду во фляжки. Крутой спуск, метров на двести, вниз по зыбучей почве. Вокруг падают от усталости солдаты: заплетаются ноги, трясутся руки, земля уходит из-под ног…
И тут во мне что-то сломалось. Голова начала отделяться от тела, мозг отключился и прекратил работать, мысли исчезли. Глаза просто фиксируют местность, а ноги двигаются сами по себе. Язык распух, как грелка, и заполнил собою весь рот, губы обметало солью. Шаг, шаг, еще шаг. Впереди по дну ущелья протекал мутный ручеек, наполненный глинистой грязной водой. Солдаты и офицеры, добегая до него, падали в него плашмя, почти без чувств, чтобы хоть немного сбить температуру тела.
Сбитнев лежал в грязной воде и смачивал голову этой мутью и громко матерился. Я с трудом передвигал заплетающиеся ноги, как смертельно пьяный пропойца, и с разбегу плюхнулся рядом без чувств.
– Суки! Стратеги хреновы! Самих бы сюда в это пекло и без воды! Вставай, замполит! Поднимайся и подгоняй умирающую толпу! – прорычал Володя.
– Ой, худо мне, Вовка, совсем плохо!
– Ничем помочь не могу! Ползи, как можешь, сам еле живой. Ошуев по связи орет, что с той стороны высоты, под горкой бой идет. Срочно нужна помощь. Я налегке пойду, с «Утесом» и ПК, все мешки тут бросим. И ты давай, подгоняй остальных.
Володя, скрипя оставшимися здоровыми зубами о вставные железные, превозмогая себя, начал карабкаться на вершину. За ним смогли двинуться только семеро: Мандресов, Свекольников с радиостанцией и пулеметчики. Взяли только оружие и боеприпасы. Рота лежала в грязи, тихонько стонала и выла. Я чувствовал, что мучительно умираю. Голову сцепило, словно стальным обручем, сердце то колотилось, то замирало. Все мышцы обмякли, стали дряблыми, как у старца. Превозмогая бессилие, я поднялся и огляделся: жалкие лица солдат. Некоторые пытались процедить эту мутную бурду сквозь марлю, но лучше она от этого не становилась.
– Царегородцев, хр… х… р… – прохрипел я злобно. – Ты, что, гад, гепатит хочешь слоновой дозой проглотить? Вылей эту дрянь!
Солдат посмотрел затравленно на меня, потом с тоской во взгляде на бурую жидкость и заплакал. Да, тяжело парню, всю жизнь прожившему где-то за Сыктывкаром, в этом пекле. Лицо его покрылось коростами и струбцинами, запаршивело от грязи и солнечных ожогов. Зимой он при плюс двадцати себя чувствовал хорошо, а сейчас прямо чахнет на глазах от изнурительного зноя. Два солдата лежали совсем без движений: у одного шла пена изо рта, у второго закатились зрачки, и он громко стонал.
– Медик! Медик, где ты? Авдеев! Бегом сюда! – заорал я на младшего сержанта, бредущего вдоль ручейка.
Тот повернул ко мне измученное лицо и, медленно передвигая ноги, начал приближаться.
– Давай скорее, промедол коли, что ли? Наверное, сердечный приступ у Ткаченко и Кайрымова, помогай быстрее.
Я взял у Фадеева радиостанцию и запросил КП полка:
– Нужна срочно помощь! В ручье пластом лежат одиннадцать наших «карандашей» и шесть «карандашей» Пыжа.
– Где Пыж? – спросил Ошуев. – Где остальное ваше хозяйство?
– Остальные поднимаются на задачу, а тут нужно срочно оказать помощь! Воды совсем нет, не иначе сдохнет кто-нибудь, в том числе и я.
Ко мне справа, из-за груды камней, подполз Пыж, бледный как полотно.
– Уф, вывернуло только что наизнанку. Какой-то ужас. Бросили в такое пекло без воды! У тебя есть что-нибудь попить?
– Коля, ни капли! У всей роты пустые фляжки. Медик, спасай скорее народ! – прохрипел я Авдееву. – Васинян, помоги санинструктору стащить этих двоих в ручеек!
Мы принялись поливать грязной жижей лежащих без чувств солдат и подтягивать к ручью. Сняли с них мешки, гимнастерки, тем временем с КП прибежал медик, прапорщик Сероиван, и еще один солдат-санинструктор.
– Что тут, товарищ лейтенант, кому плохо? – закричал прапорщик.
– Вот эти – двое самые тяжелые.
– Авдеев, ты почему до сих пор пострадавшим не вколол кровезаменитель? – возмутился подоспевший Сероиван.
– Я, у меня, в общем… – начал мекать молодой сержант-медик, бледнея все больше и больше.
– Сержант, что случилось? Объясни толком, – рявкнул прапорщик.
– Да вот, разбились бутылки с кровезаменителем, – тяжело вздохнул Авдеев.
– Как разбились? Что обе? – охнул Сероиван.
– Так точно.
– Ну-ка, покажи, что у тебя там, – потребовал прапорщик, а порывшись в медицинской сумке, внимательно и строго посмотрел в глаза медбрата.
– Почему сумка сухая и осколков нет?
– Выпил урод долбаный! – зарычал Муталибов и ударил в челюсть Авдеева.
– Муталибов, а ну прекрати, – прохрипел я, чуть приподнимаясь от земли на локте. – Иди сюда, Авдеев! Присядь! В чем дело, где бутылки?
Сержант хлюпал разбитым носом и громко плакал, размазывая слезы по грязным щекам.
– Отвечай, подонок! Чего молчишь? – рявкнул я, собрав последние силы.
– Выпил, пить очень хотел, я не могу в такую жару, мне плохо, – принялся лепетать санинструктор. – Воды не было, а я чуть не умер от жажды.
– Сволочь ты, из-за тебя вон те мужики, лежащие без сознания, помереть могут.
– А разве лучше, чтобы я умер?
– Ах, ты, подонок, слюнтяй! – возмутился я. И, подогнув ногу, лягнул его пяткой в пах.
– У-у-у! – взвыл сержант.
– Ползи отсюда, гнида, помогай Сероивану и молись, чтобы никто не загнулся. Если хотя бы один умрет – под суд пойдешь. Пшел вон!
Черт, прав был «Бандера Томилин, что когда он уйдет на дембель, то мы еще наплачемся без его чуткой медицинской заботы. Я тогда еще спросил: «И какой черт тебя, Степан, ярого „западенца“, в Афган забросил?» А он мне ответил, что не черт, а глупость и жалость. Я, мол, в Ашхабадскую учебку попал с Украины, с группой земляков поездом ехали, хлопцы нажрались, и капитан, старший нашей команды, начал усих усмирять. «Получив пид глаз и по носу, он прямо взбеленился и сломал двоим парубкам челюсти. На капитана того через полгода, по окончанию учебки, эти байстрюки жалобу написали в военную прокуратуру. Дело закрутилось; двое стали пострадавшими, а десять пошли як свидетели. Тильки я и Сэмэн из третьей роты не захотели по судам шататься, клепать на офицера. Нормальный ведь капитан, ребята куражились, нас было много, а он не побоялся – усих успокоил. Конечно, бить и ломать челюсти не гарно, но и они ему два ребра тоже сломали. Короче говоря, мы с Сэмэном в несознанку ударились, сказали, шо спали, зморило. Ну и нас в Кабул, а парубков в Туркмению дослуживать отправили. Вот так глупость и жалость, доброта, можно сказать, душевная привели к этим бесконечным адским мучениям, прохождению школы мужества и выживания. Я туточки з вами балакаю, а хлопчики усе, землячки, те давно горилку пьют во Львиве! Ох, и затоскуете без мене, як до дому уеду!»
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
