Я не мог отказать. Он готов был разрыдаться. И к Авигдору я чувствовал симпатию.
— Когда вам это нужно?
— Вчера, — ответил он с интонацией легкого порицания, — мы уже опоздали.
— К сожалению, мне нужно как минимум два дня…
Мой подзащитный содрогнулся всем телом, будто его по лицу кнутом ударили.
— Нет, — обхватил он меня, — ребенок еще должен выучить текст наизусть. К вечеру, умоляю, закончите к вечеру…
Он жутко страдал. Желтая пена появилась у него в углах рта. Я опасался за его здоровье. Мы прошли молча несколько ступеней.
— Ладно, — сказал я, — до девяти вечера…
— Нет, я прошу вас — восемь тридцать! Восемь тридцать!
Он пытался поцеловать мне руку. Он был как пьяный. Проводил меня до самых ворот.
— Ну, бегом, — выкрикнул он и поднял восемь пальцев, умоляя — до восьми, пожалуйста, до восьми…
Дома жена сказала, что был срочный звонок насчет возможности закончить в 7.15. Заказав ей кувшин особо черного кофе, я принялся за работу. Я попытался представить себе мир современного подростка, привязанного к родителям всеми фибрами своей маленькой души. Ну как он может их поблагодарить, как? Первая записанная мною версия была, пожалуй, суховата, однако не лишена интересных моментов:
Папу, маму я люблю,
И я очень их ценю.
Пусть их Бог благодарит
Счастье, радость им дарит.
На этом этапе принесли цветы. Отец присовокупил к букету записочку с позолоченным краем: «С огромной любовью, до 7.30, если можно!».
Я снова взялся за стило:
Папа, мама дорогие,
Вас люблю, мои родные.
Вам желает Авигдор
В счастье жизнь прожить без ссор.
Мне немного мешало, что его зовут Авигдор, как всех. Вот если б его звали, к примеру, Имануил, можно было бы подобрать гораздо больше рифм, не говоря уже об имени Эфраим. Но такова жизнь, всегда что-нибудь не так.
Звонок телефона нарушил лирическую атмосферу.
— Умоляю — в пол-восьмого! — прошептал мой подзащитный. — Есть уже что-то готовое?
Я продекламировал в трубку обе версии. Реакция была несколько сдержанной:
— Ребенок обожает нас сверх всякой меры. В семь двадцать можно надеяться?
— Посмотрим, у меня есть покрытие на пятьдесят пять процентов.
Я выключил телефон. Так работать нельзя, мне нужна тишина. Вариант № 7 вышел из-под моих рук уже в соответствии с нужной пропорцией:
Стал большой я и красивый,
Кто меня так воспитал?
Это папочка любимый,
Это мамочка моя.
В четыре пришла телеграмма: «Больше сердца больше ритма закончить в 7.15 умоляю».
На этой стадии я почувствовал себя довольно-таки выжатым. К пяти часам у меня появилась некая неосознанная ненависть к примерным родителям, да и Авигдор тоже порядком утратил свой блеск. Это выразилось в сомнительной 18-й вариации:
Папа, мама дорогие!
Вам спасибо говорю.
Вот бар-мицва уж настала —
Поцелуйте вы меня.
Тут я понял, что события принимают нежелательный оборот.
Я принял прохладный душ. Пришел посланец. Подросший ребенок занял позицию в углу моего кабинета, не сводя глаз с бумаги, лежащей передо мною.
— Я не заглушил мотороллер внизу, — сказал он, — как только вы закончите, я тут же забираю материал.
Пришло послание от подзащитного: «Пусть чернила не высыхают. Закончите к семи, очень прошу».
Посланец занял стартовую позицию, когда я записывал жуткую 42-ю версию, в которой, на мой взгляд, было сконцентрировано все, чего может ожидать преданный отец в нашем регионе:
Папа с мамочкой мои —
Ангелы небесные.
Пусть живут они всегда,
Пусть им будет весело.
Для верности я еще добавил:
Так, как Солнце для Луны,
Папа с мамочкой мои.
Меня любят навсегда,
Дай Бог долгие года.
Дипкурьер выхватил из моих рук влажную рукопись и исчез в вечерней мгле. Было 6.56. С чувством облегчения я плюхнулся в постель и тут же заснул.
* * *
Целую неделю я ничего не слышал от моего подзащитного. Да и деньги на счет не поступали. Через месяц я задал личный вопрос:
— Все ли в порядке?
— Извините, о чем это вы?
Я пояснил, что я — тот самый, который писал это самое для Авигдора.
— Ах, да, — вспомнил мой подзащитный, — к сожалению, я еще не успел прочесть. Ну, позвоните где-нибудь в конце недели…
Я смотрел в раскрытое окно. Внизу простиралось Средиземное море. Волны нагоняли одна другую. Несколько сонных птиц праздновали что-то над водой, каркая нечто непонятное. Не было никаких признаков спешки.
Гонки
— Когда отведешь дочку в сад, — сказала жена за завтраком, — на обратной дороге возьми в лавке шесть бутылок молока. Молочники бастуют.
— Ничего я не смогу взять, — ответил я, — мне нужно уплатить арнону[12].
— Какую арнону?
— Не знаю.
Вот уже два месяца на кухонном шкафу лежит какая-то голубая арнона. Очевидно, из муниципалитета, ибо там написано что-то про долг за вывоз мусора. Несколько недель назад взял я эту бумагу в руки, но, дойдя до пункта, что стоимость арноны имущества — 26 %, а для целей общей арноны требуется внести 230 %, быстренько положил ее обратно, рядом с налогом на канализирование, потому что такие вещи меня раздражают.
— Что такое канализирование? — спросил я жену. — Какое канализирование?
— Не знаю. А почему ты меня спрашиваешь?
— Может, мы за это сдавали деньги зимой?
— Нет, то была канализация.
— А это что?
— Отстань от меня, а?
Женушка выглядела очень беспокойной. Она вчера была с кашлем ребенка в поликлинике, но там выяснилось, что из нашей книжечки членства в больничной кассе выпали марки, и от жены требовали уладить этот вопрос в центре или что-то в этом роде. Так она взяла такси и поехала в центр и из-за этого забыла позвонить насчет газовых баллонов, и мы остались на целый день без горячего, а в центре сказали, что это не у них, а на месте, так что вот так вот, дорогая.
— Канализирование — это как шоссе, — размышлял я, — очевидно, здесь какую-то дорогу строили. Я думаю, что нужно заплатить треть муниципалитету, а две трети можно растянуть на платежи.
