Мы вдвоем наводим порядок. Моется стол, моется пол, отскребаются пятна. Уборка доставляет нам удовольствие. Большой Луи даже принимается напевать «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и предлагает мне присоединиться.
— Ты нормально сыграла. — Луи снимает резиновые перчатки и трет окровавленные ладони щеточкой для ногтей. — Когда ты подсадила Дина Мартина на тройке дам, он обалдел. Никогда не видел его в таком состоянии. Но у тебя была хорошая карта. Тебе шла полоса[55]. Только идиот может провалить игру с такими комбинациями на руках.
— Все так, но ты обратил внимание, как я старалась разнообразить игру? Первый час я играла осторожно, второй — свободно, третий…
— За кого ты меня держишь? Конечно, заметил. Ты верно играла. Внимательно. Сегодня ты была терпелива.
— И я следила за лицами. Ты видел, как я за ними следила?
— Угу. Я как раз собирался поговорить с тобой об этом. Подумай, как действовать потоньше. Не стоит склоняться над столом, подпирать рукой подбородок и есть каждого глазами.
— Но ведь в принципе я вела себя правильно? Ведь так и надо?
— Да, пожалуй. Дело в том, что дурни не умеют сосредотачиваться. Они болтают, и обмениваются сплетнями, и жуют, и злятся, и не понимают, что расслабляться нельзя. Ни на минуту. Даже когда пасуешь. Даже когда бросаешь карты. Смотри, слушай и запоминай.
Последняя тарелка уже в шкафу, антибактериальная обработка произведена. Большой Луи вздыхает и говорит, что устал. И тут я задаю ему вопрос, который весь вечер вертелся у меня на языке:
— Не могу понять. Мне кажется, ты нарочно не играешь в полную силу. Ведь ты бы выиграл все, если бы только захотел. Ты не хочешь никого обидеть, так?
— Нет, не так. — Большой Луи зевает. — Я просто играю на ноль, без прибыли и убытка. Порядочность тут ни при чем.
— Почему? Ведь выигрыш — суть игры. Ты же сам мне говорил: первое правило покера — не давать лоху передышки.
— Ну, у нас пока не игра, а что-то вроде лечебной физкультуры. Зачем потрошить салаг? Пусть сперва закончат курс и сядут за большую игру. Вот тогда-то их денежки и перекочуют ко мне.
— Ты это о чем? — Я надеваю куртку и застегиваюсь. — Я-то думала, это — твои лучшие игроки. Те самые, которые в следующем месяце собираются отправиться на Мировую серию. Мне казалось, Дин Мартин и есть твой лучший ученик.
Большой Луи издает довольное уханье.
— Смеешься, что ли? Вот это — мои лучшие ученики? А Дин Мартин — вундеркинд? Да его блефу не поверит его собственная бабушка! Ты имеешь дело с начинающими. Начинать всегда следует с того, что полегче.
Я так огорчаюсь — самой не верится. А ведь если подумать, я должна быть благодарна Луи. Но уж какая тут благодарность! Мне так хотелось помериться силами с настоящими бойцами. А мне подсунули эрзац.
— Но ты ведь сказал, что игра будет реальная! На живые деньги! С участием твоего крошки-гения!
— Думаешь, ты готова?
— Конечно.
— Две игры с приготовишками, немножко везения — и ты уже рвешься танцевать с большими мальчиками?
— А почему бы нет?
— Потому что ты все проиграешь, идиотка.
— Откуда ты знаешь?
— Тут знать нечего. Ты еще не готова. Ты что, вообще? Прочла «Супер/Систему», умеешь неплохо считать в уме, и тебе уже не терпится сразиться с субботними? Послушай, чего скажу. Они тебя с потрохами сожрут.
— Ты сказал — с субботними? То есть игра завтра?
— Предупреждаю тебя, Унгар. Не суйся.
— Дай мне попробовать.
— Ни в коем случае. Не связывайся. Пожалеешь.
Я засовываю руки в карманы и надуваю губы. В такой позе я стою довольно долго. Наконец Луи не выдерживает:
— Черт с вами, ваша светлость. У вас есть лишняя тысяча фунтов под матрасом?
— Тысяча… Ну что же. Поищем.
— Чтобы сесть играть с нами, меньшей суммой не обойтись. Ты готова к таким тратам?
— М-м… готова.
— Тогда приходи. Мне тебя не остановить. Не лучший способ самоубийства, между прочим. Только помни…
— Знаю, знаю. Вести себя тихо, не высовываться, иметь уверенный вид и никогда, ни при каких обстоятельствах не тормозить игру.
— Вот именно.
— Так, значит, я завтра прихожу?
— Похороны состоятся в назначенное время, Сэмми Дэвис. Твои похороны.
37
Большой Луи прав. Ни дать ни взять похороны. Все помалкивают, к закускам никто и пальцем не притронулся, а мужчина в черном габардиновом костюме на два размера больше, чем надо, и вовсе попросил задернуть шторы. Мужчину зовут Боб, он директор погребальной конторы. От него так и разит жидкостью для бальзамирования, зубной пастой и сигаретами, под ногтями — траурная кайма засохшей мыльной пены. Рядом с Бобом расположился толстый ливанец по имени Рабих, справа от Рабиха сидит Патрик — немытый байкер в джинсах, мощных кожаных башмаках и майке с надписью «Мать твою». Лицо у него рябое и красное (наверное, раздражение после бритья).
Рядом с Патриком восседает Хэмиш, актер «на покое». Вечер холодный, но на Хэмише вместо брюк пижамные штаны, едва прикрывающие сандалии паломника без задника, которые то и дело сваливаются с его тощих ступней. Справа от Патрика позиция отставного букмекера Кита Шарпа, а подле Большого Луи устроился сам. На юном даровании темные зеркальные очки и бейсболка.
Я, как всегда, являюсь самая первая. Джо я подкидываю Лорне — вообще-то мы оба были приглашены к ней в гости, — а сама мчусь сюда. Луи любезно соглашается проконсультировать меня перед игрой. Только что-то он не слишком торопится.
— Значит, так… — Луи, как и полагается, жует сэндвич. — Переходим к Патрику. Он — настоящий бейсболист. Он тебя поднимет ни на чем. Ты будешь уверена, что он блефует, а у него на руках окажется железная комбинация. Рабих — агрессор, прицепится — не отвяжешься. Кит в принципе такой же, но я заметил: если они уж очень сильно мутят воду, значит, им есть что скрывать. Только не позволяй им читать твои мысли. Как только они узнают, что у тебя в голове, — с тобой все ясно. Деревян-бушлат.
— Ага… Понятно.
— И помни: максимальная ставка — триста фунтов. Не больше.
— Хорошо.
— Ты готова?
— Надеюсь.
— Нервничаешь?
— Немного. Луи, и вот еще что…
— Что на этот раз?
— Кто он? Крошка-гений?
— Его зовут Карл. На нем темные очки и счастливая зеленая рубашка.
