— Я тоже, — сказал он. — А поесть?
— Не ем за рулем.
— Боитесь заснуть, — кивнул он.
— Ага. Да, а почему вы в таком специфическом одеянии? — спросила она, указывая на пятнистый костюм Сушникова.
— Я еду с охоты, — сказал он. — Бегал за зайцами.
— Без борзой? — выпалила она, а он засмеялся. Она нахмурилась, потом поняла, как это прозвучало. — У меня фамилия охотничья, понимаю. Много ушастых пострадало?
— Два. Но вы неправильно ставите вопрос — это добыча, на охоте нет страдальцев. Хотите, подарю одного? Они в сумке-холодильнике, в багажнике.
— Нет уж, спасибо. Что с ним делать?
— Снять шкурку и потушить в сметане. У вас наверняка есть кого кормить мясом. У вас же есть мужчина в доме.
— Конечно, — сказала она, внимательно наблюдая за его лицом. Она заметила, как губы дернулись. А он что думал? Если она развозит БАДы по деревням, то у нее дома нет мужчины? — Но все-таки спасибо. Не надо. А хотите, я вам подарю упаковку биодобавок? Только скажите от чего.
Николай усмехнулся:
— Таких БАДов, которые мне нужны, не делают… — Он встал и пошел за соком.
Когда он приехал на охоту, егерь рассказал о своем двоюродном брате, которому жена купила таблетки от пьянства у молодой женщины, которая их развозит. И он протрезвел.
Сушников сам протрезвел от такой новости и решил заехать в деревню, где бывает эта женщина. Затаиться в засаде…
Николай принес сок, подал ей и внимательно посмотрел на Гутю. Он почувствовал то же, что на рассвете, в полусне. Его тело не обманывало его. Оно требовало, чтобы ее тело ответило ему так же, как во сне.
Сушников наблюдал, как она тянет губами сок через соломинку. Он хотел, чтобы этими губами она ощутила не жесткость пластмассы, а его тела, до жесткости напрягшегося…
— Августа, — тихо проговорил он и протянул руку. Он взял ее левую руку в свою.
Уловив в его голосе нечто, от чего дрогнуло не только сердце, но еще что-то глубоко внутри, потом отозвалось в бедрах, которые тотчас вспыхнули, она посмотрела на него и не отвела глаз. Почему нет, спросила она себя. Почему? Он ей нравится, она ему — тоже. То, что она чувствует сейчас, уже было, давно, с Сергеем. Но не будет без него.
— Что вы хотите, — сказала она так же тихо, — я знаю.
Он кивнул:
— Конечно. Вы… согласны?
Она молча пила сок, не сводя с него глаз.
— Поедем, — одними губами спросил он, — со мной? — И тут же добавил: — Я знаю одну заимку. Вас не пугает тайга?
— Нет, — сказала она. — Поезжайте, я — следом. — Она отодвинула недопитый сок с минеральной и встала.
Заимка, заметила она по спидометру, оказалась в пятнадцати километрах. Они въехали под своды сосен с такими толстыми снежными лапами, что их опасно трогать: взмах — и ты снегурочка.
Домик, в который он ее привел, был маленький, но теплый. Николай потрогал плиту.
— Вчера здесь были охотники.
Гутя кивнула. Огляделась.
— Я бы предложил вам чаю. — Голос его слегка дрожал.
— Я уже пила чай, — сказала она и протянула к нему руки.
Не произнося больше ни слова, он кинулся к ней. Как он этого хотел! Чтобы не было никаких глупых слов, клятв, будто они в эти полчаса имеют какой-то смысл. Как жаждал он тепла ее тела, именно ее, а не случайного, которое он мог получить когда угодно и недорого. Он захотел именно этого тела, этих тугих мышц, натренированных жизнью, дышащих здоровьем и молодостью.
Он получил.
И он отдал то, чего так хотела она. Его неистовую жажду. Его накопленную для нее силу, его страсть, которой она позволила выплеснуться в себя.
Они лежали так же молча, слушали, как потрескивает домик на морозе.
— Как хорошо, что мы ничего не пили в кафе, — усмехнулась она, надевая свитер. Она хотела сказать, что тогда было бы все банально.
— Да, — отозвался он, зашнуровывая высокие ботинки. — Я заболтался бы с вами и не вспомнил об этой заимке.
Гутя засмеялась. Типично мужской ответ. Как Петрушин.
— А вы… ты знаешь, Гутя, как замечательно здесь весной!
— Пока не знаю. Но с… тобой узнаю.
22
— Мы продвинулись еще на шаг, — сказала Тамара Игнатьевна. Она смотрела на Гутю, словно чего-то ожидая. — Не вижу эмоционального отзыва, — насмешливо заметила она. — Ты слышишь, что я говорю? Мы с Петрушей продвинулись еще па шаг в поисках Тимошиных хозяев.
Теперь Тамара Игнатьевна ясно увидела — Гутя не здесь.
— Ау, Августа, — бабушка помахала рукой перед ее остановившимися в пространстве глазами, — вернись. Повторяю, ты слышала, какую радостную новость я тебе сообщила? Ты сама требовала от нас с Петрушей проявления чудес честности в этом не самом честном из миров…
— Что ты сказала? — Гутя наконец посмотрела на Тамару Игнатьевну. — Ты ведь что-то сказала, да?
— Да уж точно, не молчала все это время, пытаясь пробиться сквозь стену твоего… остолбенения. — В ее голосе снова послышалась насмешка. — Вот так и бывает — кидаешься исполнить то, о чем тебя просят, а это, как выясняется, никому не надо. Ты мне только скажи — по-прежнему хочешь быть бесконечно честной и заставить нас разлучиться с Тимошей?
— Быть… бесконечно честной? — повторила Гутя, отозвавшись не на последний вопрос, как обычно поступают люди, которым задают два вопроса сразу, а на первый. Потому что собственная честность занимала ее в последние дни больше всех остальных. Августа вздохнула и скривила губы: — Я… знаешь ли, начинаю сомневаться.
— Ох, — Тамара Игнатьевна всплеснула руками, — в нашей жизни что-то происходит. Значит, мы выкармливаем Тимошу дальше и не дергаемся?
— Тимошу? — Августа словно очнулась. — Как это? Петруша должен вернуть его, это для него урок…
— А тогда к чему относится твое сомнение насчет бесконечной, вернее сказать, беспредельной честности? — тихо спросила Тамара Игнатьевна.
— Бабушка, — еще тише ответила Гутя. — Он… женат.
— Ну, вот и приехали. К известному всем… нам… — она усмехнулась, — финишу. — Сакраментальная фраза женщины — он женат! Что дальше?
Она окинула взглядом внучку и почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Какая напряженность во всем облике, кажется, Гутя собирается удержать себя от шага, к которому готово тело, но разум… удерживает? Или уже мучается собственной слабостью?
Она посмотрела на ее плечи, они сутулятся, словно желая закрыть сердце от того, что вломилось в Гутину жизнь. Вломилось, чтобы сломать прежнюю жизнь? Августа этого боится?
Гутя покрутила головой, так, что даже коротко стриженные волосы разметались.
