Недосыпание и тяжелое чувство вины были ему не под силу. И его боль лишь усилилась оттого, что он сделал с Пилларами. Мири скакала рядом, он старался не встречаться с ней взглядом, но при этом оставался начеку.
Он старался быть полностью честным в отношении своей встречи с Темной Королевой, но в итоге скрыл один важный факт: не упомянул о том документе, который дала ему Екатерина, позволявшем ему принимать любые необходимые меры для уничтожения Серебряной розы и ее тайного общества.
Он сам не знал, почему не отважился показать Мири этот документ. Возможно, потому, что ее и так потрясла встреча с королевой, что она тоже участвует в их плане. Он боялся, что Мири может потребовать уничтожить документ, и Симон знал, что никогда не сделает этого. Тем более что королевская грамота может оказаться чрезвычайно полезной.
«Ты боишься именно этого? – раздался голос у него внутри. – Что она потребует уничтожить документ? Или ты больше боишься того, как она отреагирует, узнав, что он у тебя есть? Что она отвернется от тебя и ее глаза снова наполнятся недоверием и сомнением?»
«Господи, какой я беспросветный идиот», – подумал Симон с отвращением. Он сам предостерег Мири о чрезмерной доверчивости. Но все же ему нравилось, как ласково и доверчиво она теперь смотрела на него. И не просто нравилось. Этот взгляд ему нужен, от него он становился лучше. Надо было найти какой-то способ прекратить ее участие в этом деле, отослать ее обратно на остров Фэр. Подальше из его жизни, пока она не проникла под ту броню, в которой он прятал свое сердце все эти годы. И пока он снова не обидел ее…
Все утро он опрашивал всех, кого встречал на берегу реки – рабочих на баржах, купцов, рыбаков и паромщиков. Но задача была нелегкой, потому что, как заметил Симон, мужчины становились очень скрытными, когда вопросы задавал охотник на ведьм.
Даже те, кто мог бы помочь, сокрушенно пожимали плечами. Тяжелые были времена. Многие люди покинули родные места в поисках работы, перебиваясь с хлеба на воду. Никому нет дела, и никто не станет обращать внимание на трех странствующих женщин, хотя Мири описывала несчастную Моро очень подробно.
К полудню, въехав в деревню Лонгпре, они устали и совершенно отчаялись. Но Мири сказала, что здесь она постарается хорошенько всех опросить. Она колебалась, прежде чем призналась, что знала кое-кого, кто мог оказаться полезным, – жену местного торговца свечами. Но, как и подруга Мири в Сан-Мало, она сильно остерегалась охотников на ведьм, поэтому Мири предпочла отправиться к ней одна.
Симон без труда обо всем догадался. Жена торговца свечами была одной из тех, кого Мири называла мудрыми женщинами, она владела искусством и мастерством, которые Симон считал запретными. Ему не особенно понравилась идея выпустить Мири из поля зрения, но он обещал ей свободу в опросе населения и согласился не вмешиваться.
Охотник на ведьм, живший в нем, сильно сопротивлялся этим обещаниям, и ему ужасно хотелось допросить эту ведьму самому. Но, учитывая, что сам уже нарушил клятву быть предельно честным с Мири, он решил выполнить хотя бы эту часть договора.
Когда Мири скрылась в свечной лавке, Симон расположился на холме возле деревни, откуда было хорошо видно свечную лавку и дорогу, ведущую к ней. Он ослабил подпруги лошадей, позволив Элли и Самсону свободно пастись на холме.
Пока лошади паслись неподалеку, Симон прислонился к развесистому вязу, борясь с усталостью, которая грозила одолеть его. Под ним лежала деревня Лонгпре, такая же, как многие другие на берегу Шер, зажатая между рекой и простирающимися вдалеке полями и виноградниками.
Когда в церкви зазвонил колокол, призывающий к молитве Богородице, Симон увидел, как работники на полях прервались на полуденную трапезу. Эту землю они возделывали, чтобы прокормиться и заплатить десятину местному господину, точно так же, как делал отец Симона.
Его отец… Симон почувствовал знакомую боль, пронзившую его изнутри. Но его преследовали слова Мири! «Если мы позволяем себе забыть тех, кого любили, они умирают для нас навсегда».
Симон провел рукой по лицу, впервые за много лет позволив его образу вернуться. Он словно стряхнул пыль с книги, которую не открывал долгое время, когда страницы поначалу кажутся старыми и ветхими, но потом становятся до боли четкими и ясными. Мысленным взором он видел выбеленный домик, где родился, маленький, но безупречно ухоженный его родителями от огорода до черепичной крыши. Входная дверь всегда была немного низковато. Отец Симона часто бился о косяк головой, входя в дом, и всегда тихо что-то бормотал, но никогда не ругался.
Жавьер Аристид никогда не бранился в присутствии жены и детей. Симон вообще не мог вспомнить, чтобы отец произнес хотя бы одно бранное слово. Деликатный, сердечный, с вечно обветренным от работы в поле лицом, с обломанными ногтями и загрубевшими ладонями, в отличие от многих мужчин их деревни в своих привычках он был очень сдержан – как в вине, так и в деньгах, заработанных тяжким трудом. Кроме того сентября, когда Симону исполнилось одиннадцать и Жавьер от души угощал всю деревню вином.
– Тост за моего сына, Симона, – кричал он. – Сегодня он стал мужчиной с великим будущим. Никакого непосильного труда нет в поле для моего мальчика. Завтра он отбывает ко двору господина де Ласи.
– Папа, – бормотал Симон, разрываемый между радостью за гордость отца и смущением. – Я буду всего лишь помощником конюха, буду чистить конюшни, посыпать их соломой.
– Ах, всего лишь помощник конюха. Но при твоей любви к лошадям ты обязательно скоро станешь настоящим конюхом. И тогда, кто знает? Возможно, когда-нибудь у тебя будут свои лошади.
Но не успел Симон его остановить, как отец, обычно человек очень скромный, вскочил на стол и потребовал, чтобы все выпили за здоровье его сына.
Симон прислонился головой к стволу дерева, удивляясь, что он улыбается своим воспоминаниям. О матери и те дни думать было трудно.
С глазами, переполненными слезами, Белда Аристид изо всех сил старалась не расплакаться, с особенным усердием и отчаянием замешивая тесто.
– Мама, – возмутился Симон, глядя на количество провизии, которую она собрала ему в дорогу. – В замке огромная кухня. Там полно еды. Голодать я не буду.
Мать резко оборвала его:
– Не рассказывай мне про кухню его превосходительства, Симон Аристид. Я знакома с женщиной, отвечающей за выпечку. Неуклюжая неряха. У нее хлеб никогда не будет таким, как у меня.
– Конечно, мама, – успокоил ее Симон. – Но, несмотря на то, что я буду жить над конюшней, я иногда могу бывать дома. Замок всего в трех милях отсюда, недолгий путь по полям.
Белда постаралась улыбнуться, измазав щеку мукой, когда вытирала глаза от слез. Маленькая сестренка Симона, жадно слушавшая их разговор, подошла ближе и потянула его за рукав.
– Симон?
Он присел перед ней:
