Ощущал ли себя Геродот, родившийся, живший и творивший на другом берегу разделяющего нас океана времени, более бедным? Ничто не говорит об этом. Совсем напротив, он живет полной жизнью, познает весь мир, встречается с множеством людей, слушает сотни историй; он человек активный, подвижный и неутомимый, находящийся в постоянном поиске, все время чем-то занятый. Он хотел бы еще узнать о разных событиях и секретах, разгадать множество загадок, ответить на длинный список вопросов, но ему не хватает времени, сил и времени, он просто не успевает, точно так же, как и мы не успеваем, жизнь человека так коротка! Мешает ли ему то, что нет быстрых поездов, самолетов, что пока еще нет даже велосипеда? Можно в этом сомневаться. Или так: больше сведений собран бы и оставил он нам, если бы в его распоряжении были поезда или самолеты? В этом тоже можно усомниться.
У меня создалось впечатление, что проблема Геродота совершенно иная. А именно: он решается под конец жизни написать книгу, видимо, потому, что сознает: собрано огромное количество историй и сведений, и, если не увековечить их в книге, все они, пока еще хранящиеся в его памяти, просто пропадут. Та же самая, что и всегда, борьба человека со временем, борьба с провалами в памяти, с ее мимолетностью, с ее постоянной тенденцией к истончению и исчезновению. Вот из этого-то противостояния и рождается идея книги, любой книги. В этом залог прочности записанного слова, его, хотелось бы сказать, вечности. Потому что человек знает — а старея, понимает это все лучше и ощущает все острее, — что память слаба и изменчива, и, если не зафиксировать своего знания и опыта в более прочной форме, чем мысли в голове, то все, что он носит в себе, пропадет. Вот почему все стремятся писать книги. Певцы и футболисты, политики и миллионеры. А если сами не смогут или у них нет на это времени, то поручают сделать это за них другим. Так есть и так будет всегда. Тем более что писательство кажется всем занятием легким и простым. Тех, кто так думает, можно отослать к высказыванию Томаса Манна: «Писатель — это человек, которому писать труднее, чем прочим людям».
Желание сохранить для других как можно больше из того, что человек сам узнал и пережил, делает произведение нашего грека не просто записанной историей династий, царей и дворцовых интриг, а, несмотря на то что он много пишет о властителях и о власти, повествованием о жизни простых людей, о верованиях и методах ведения хозяйства, о болезнях и неурожаях, о горах и реках, о растениях и животных. Например, о кошках: Во время пожара с кошками творится что-то удивительное. Египтяне не заботятся о тушении огня, а оцепляют горящее пространство и стерегут кошек, а те все же успевают проскользнуть между людьми и, перескочив через них, бросаются в огонь. Это повергает египтян в великое горе. Если в доме околеет кошка, то все обитатели дома сбривают себе только брови. Если же околевает собака, то все сбривают себе волосы на теле и на голове.
Или о крокодилах:
О крокодилах нам нужно сказать вот что. Четыре зимних месяца крокодил ничего не ест. Хотя это четвероногое и земноводное животное, но кладет яйца в землю и высиживает их. Большую часть дня крокодил проводит на суше, а ночь — в реке. Ведь вода ночью теплее воздуха и росы. Из всех известных нам живых существ это животное из самого маленького становится самым большим. Ведь яйца крокодила немного крупнее гусиных, и детеныш соответственно величине яйца вылупляется маленьким. Когда же он вырастает, то достигает длины в 17 локтей и даже более. У крокодила свиные глаза, большие зубы с выдающимися наружу клыками в соответствии с величиной тела<…> Все другие звери и птицы избегают крокодила, только трохил — его друг, так как оказывает ему услуги. Так, когда крокодил выйдет из воды на сушу и разинет пасть, птичка проникает в его пасть и выклевывает пиявок. Крокодилу приятны эти услуги, и он не причиняет вреда птичке.
Этих кошек и крокодилов я заметил не сразу. Они всплыли во время какого-то очередного сеанса чтения: я вдруг со страхом увидел, как кошки, словно обезумевшие, прыгают в огонь; а когда я сидел на берегу Нила, мне показалось, что я вижу разверстую пасть крокодила и скачущую в ней бесстрашную маленькую птичку. Потому что произведение грека, как и каждое выдающееся произведение, надо читать многажды, и каждый раз перед нами будет открываться новый слой, другие, не замеченные ранее сюжеты, повороты и оттенки. Потому что в каждой великой книге содержится несколько книг, надо только до них добраться, открыть, вчитаться и понять.
Геродот живет полной жизнью, ему не мешает отсутствие телефона и самолета, он не может даже сожалеть, что у него нет велосипеда. Эти вещи появятся только через тысячи лет, но все равно, он даже не догадывается, что нечто подобное может понадобиться ему, и прекрасно без них обходится. Жизнь мира и его собственная жизнь обладают своей силой, своей неослабевающей и самодостаточной энергией. Он ощущает ее, она окрыляет его. Поэтому он наверняка должен был быть человеком добродушным, общительным, приветливым, ибо только таким люди открывают свои тайны. Перед кем-нибудь замкнутым, мрачным они не откроются, мрачные натуры будят в других желание отстраниться, дистанцироваться, даже порой нагоняют страх. И если бы у него был такой характер, то ничего бы он не сделал, и не было бы у нас его книг.
Я часто об этом думал, ощущая не без удивления и даже беспокойства, что по мере углубления в чтение Геродота во мне набирает силу эмоциональное и ментальное отождествление с тем миром, с теми событиями, о которых повествует наш грек Меня гораздо больше волновало разрушение Афин, чем последний военный переворот в Судане, а потопление персидского флота было чем-то более трагическим, чем очередной военный мятеж в Конго. Теперь переживаемым миром была не только Африка, о которой я обязался писать как корреспондент агентства новостей, но и тот, другой мир, который исчез сотни лет назад и который находился далеко отсюда.
А потому нет ничего странного в том, что, сидя в душную тропическую ночь на веранде гостиницы «Sea View» в Дар-эс-Саламе, я думал о мерзнущих в Фессалии солдатах армии Мардония, которые в морозный вечер — в Европе как раз стояла зима — пытались согреть у костра окоченевшие руки.
Пустыня и море
Оставляю пока греко-персидские войны с бесконечными походами варварских войск и со спорами в стане сварливых греков, кто из них главнее и чье признать руководство, так как в этот момент позвонил алжирский посол Джуди и намекнул, что «стоит встретиться». Оборот «стоит встретиться» обычно содержит некое обещание, упование на приятную возможность, нечто достойное внимательного ознакомления, как будто кто-то говорит: «Приходи, не пожалеешь, у меня для тебя кое-что есть».
У Джуди прекрасная резиденция — прохладная белая вилла в пышном, старомавританском стиле, спланированная так, чтобы всюду была тень, даже там, где по логике должно быть много солнца. Мы сидели в саду, из-за высокой стены доносился шум океана. Было время прилива, и где-то из глубин моря, из-за горизонта подступали высоченные волны, которые разбивались недалеко от нас, потому что вилла стояла прямо над водой, на низком каменистом берегу.
Во время встречи разговор шел обо всем и ни о чем, и только я стал задумываться, зачем Джуди меня пригласил, как он сказал:
