— Я сказал ему, что римлянам на протяжении истории всегда нравилось подниматься, не важно, по утрам ли или против врага, и данный случай не станет исключением. Я заверил его в том, что они будут сложа руки выжидать, кому достанется город — британцам и американцам или немцам. И я не ошибся в своем прогнозе, ведь именно так они и поступили.
Доллманн забыл о шестистах с лишним римлянах, пожертвовавших жизнью, чтобы помешать немцам захватить город.
Потом он в первый раз за все время обратился непосредственно ко мне:
— Принц говорит, что вы молодой и блестящий архитектор. Если вы согласитесь работать на нас, я позволю вам вести переписку с супругой, несмотря на запрет, — произнес он.
Полагаю, за этим разрешением стоял Юнио. Я все время спрашиваю себя: почему он всегда обращался с нами так хорошо, даже тогда, когда уже наверняка знал о нашей шпионской деятельности. И в голову мне приходит одно-единственное объяснение: он по-прежнему был влюблен в Монтсе.
— Могу ли я отказаться делать то, о чем вы меня просите? — спросил я, чтобы подразнить Доллманна.
— Разумеется, можете, но тогда мне придется отправить вас на принудительные работы, — ответил он с нескрываемым цинизмом.
А потом, залпом допив вино, ухмыльнулся, добавив шутливо:
— Вы знаете, что Кессельринга называют «улыбчивым Альбертом»? Так вот, улыбка сошла с его лица, а терпение его лопнуло. Для строительства укреплений на южном фронте требовалось шестьдесят тысяч человек, и шестнадцать тысяч четыреста из них должен был предоставить Рим, однако явились лишь триста пятьдесят добровольцев. Альберт так рассвирепел, что увеличил цифру до двадцати пяти тысяч, а поскольку они по-прежнему не спешили являться, распорядился хватать их прямо в домах, в трамваях и автобусах.
— Я сегодня утром стал свидетелем одного из таких рейдов. Я сел на трамвай на площади Колизея, а через пять минут в вагон вошли представители СС и велели нам покинуть его. Проверив документы у всех мужчин, они задержали четверых, — заметил Юнио.
— Вы знаете, какую шутку придумал генерал Штахель с этими облавами? Он сказал: «Половина жителей Рима прячется в домах другой половины». Римляне-мужчины словно под землю провалились. Однако им следовало учесть вот что: если они долго не будут появляться в своих домах, их место у очага займем мы, немцы — вы знаете, что я имею в виду…
И Доллманн оглушительно расхохотался.
Наконец в ресторан вошли Марио — итальянский шофер Доллманна — и Куно — его немецкая овчарка, принявшая объедки со свойственным собакам благородством.
Недавно опубликовали словесный портрет Доллманна, составленный в июне-августе 1945 года: там о нем говорится, как о человеке необычайного ума и удивительной для немца жизнерадостности. Якобы, несмотря на свое тщеславие и беспринципность, он был таким благоразумным и таким гедонистом, что, вероятно, не совершал жестоких поступков.
Мне неизвестно, какие преступления приписывают Доллманну, но при взгляде на него создавалось впечатление, что национал-социализм интересует его не как идеология, а как средство для достижения определенных целей, по большей части сводившихся к роскошной и легкомысленной жизни в комфортабельной квартире на виа Кондотти. Со строго политической точки зрения я не знаю другого немецкого офицера, столь далекого от нацистской этики: ведь еще прежде, чем окончился обед, я получил должность, не отвечая при этом ни на какие вопросы. Сейчас мне кажется, что наша встреча послужила Доллманну предлогом для того, чтобы закатить банкет в компании своего друга принца. Ему достаточно было рекомендации от Юнио, потому что его совершенно не интересовало, кто я такой.
Не помню, чтобы я так много и так тяжело работал за всю свою жизнь: проект нужно было закончить как можно скорее, и при этом предстояло возвести сооружения на огромном расстоянии с различной топографией (от крутых уступов Ла-Маинарде до пологих склонов гор Аурунчи). Не нужно забывать, что на тот момент союзники уже высадились в Салерно и теснили немецкую Десятую армию на север, за реку Волтурно, протекавшую всего в сорока километрах от наших позиций. Черчилль намеревался превратить итальянский сапог в ахиллесову пяту немцев, пробив здесь брешь, которая заставит Гитлера отвлечь силы с восточного и западного фронтов. Но Кессельринг был крепкий орешек и умелый военный и оказал врагу такое сопротивление, какого тот не ожидал.
Линия Густава — так называлось главное оборонное сооружение германской армии — начиналась в горах Абруццо, одна из ее осей шла по Монте-Кассино, а потом тянулась вдоль рек Гарильяно и Рапидо к морю. Всего за несколько дней под ледяным дождем, в нещадном холоде мы должны были построить укрепления, включавшие башни спрятанных под землей танков, бункеры, казематы с реактивными минометами, пушки калибра восемьдесят восемь миллиметров, — не считая того, что нам предстояло очистить местность от растительности и заминировать поля.
Когда мне не нужно было обходить позиции с одного конца в другой, чтобы надзирать за процессом, я работал в монастыре, построенном Браманте для аббатства Монте-Кассино. Этот памятник архитектуры, относящийся к 1595 году, напомнил мне о днях, проведенных в Испанской академии. С балкона, выходящего на запад, открывался потрясающий вид на долину Лири. Даже сейчас, закрывая глаза, я могу представить себе аббатство Монте-Кассино целым и невредимым, до того, как бомбы, сброшенные самолетами союзников, разнесли его на куски, а долина Лири превратилась в кладбище для польских солдат.
Однако я находил время, чтобы писать Монтсе. Это задание дал мне Смит номер два, узнав о разрешении Доллманна: через нее он получал от меня сведения с фронта (собственно, Монтсе просто передавала мои письма Марко, официанту пиццерии «Поллароло»). Мы использовали крайне простой метод шифровки: писали несколько фраз, внешне совершенно невинных, но на самом деле имевших важное значение. Например, я сообщал: «Из аббатства открывается потрясающий вид» — и это означало, что немецких войск поблизости не наблюдается. Если же я писал: «Скучаю по твоим объятиям», — стало быть, немецкие войска занимают позиции в окрестных деревнях. Преимущество такой кодировки заключается в том, что не нужно таскать с собой тетрадь с шифром, рискуя быть обнаруженным, — достаточно просто выучить ключевые фразы наизусть.
Хотя письма проходили цензуру у германских военных властей, им не удалось перехватить ни одно из посланий.
Когда я закончил работу в Монте-Кассино, меня отвезли на линию Рейнхарда, расположенную в нескольких километрах от линии Густава, а потом на линию Зенгер-Ригеля, известную также как линия Гитлера: она соединяла Понтекорво, Акино и Пьедимонте-Сан-Джермано. Существовал еще один массив укреплений, ближе к столице, но в его возведении я не участвовал, так как в те дни меня неожиданно вызвали в Берлин.
Получив это известие, я испытал такой шок, что у меня пресеклось дыхание. Учитывая, что по всей Италии многократно увеличилось число депортированных, равно как и количество причин, по которым теперь отправляли на расстрел или в концлагерь, я опасался худшего.
