На следующий день после окончания работы над биографией, войдя к себе в комнату, я обнаружил на кровати три книги. Автором всех трех был некто по имени Соломон Барбер, и хотя Эффинг ничего не сказал о них за завтраком, я решил, что прислал их мне именно он. Это было в его манере: учинить что-нибудь этакое непонятное, вроде как ни с чем не связанное, — но я уже к тому времени достаточно узнал его, чтобы сделать заключение: он хочет, чтобы я прочел эти книги. Судя по фамилии автора, я почти не сомневался, что выбор книг не случаен. Месяца три назад старый художник произнес слово «последствия», и я подумал, не собирается ли он поговорить о них.
Книги были по американской истории, все вышли в издательствах разных университетов. Они назывались: «Епископ Беркли и индейцы» (1947), «Исчезнувшая колония Роанок» (1955) и «Американская нетронутая земля» (196З). Биографические данные об авторе на запыленных обложках были скудны, но сложив их воедино, я уяснил, что Соломон Барбер в 1944 году получил степень доктора исторических наук, написав немало статей для научных журналов и преподавав в нескольких университетах в штатах Среднего Запада. Самой значимой датой мне показался 1944 год. Если жена Эффинга забеременела как раз в ночь перед его отъездом в 1916 году, то через год у нее должен был родиться сын, а это означало, что в 1944-м ему должно было исполниться двадцать семь лет — самый подходящий возраст для получения докторской степени. Все вроде бы сходилось, но меня уже отучили делать поспешные выводы. Прошло три дня, прежде чем Эффинг заговорил о книгах, и только тогда я убедился, что не ошибся в своих выводах.
— Ты, видимо, не взглянул на книги, которые я принес тебе во вторник, — сказал он так спокойно, словно просил передать ему еще кусочек сахару к чаю.
— Взглянул, — ответил я, — и даже прочел.
— Удивительно, молодой человек. Пожалуй, если принять во внимание твой возраст, для тебе еще не все потеряно.
— Для всех еще не все потеряно. На этом мир держится.
— Оставь свои афоризмы при себе, Фогг. Что ты скажешь о книгах?
— Они мне очень понравились. Хорошо написаны, положения четко обоснованы, и в них масса всего совершенно для меня нового.
— Например?
— Например, я не знало о намерениях Беркли обучать индейцев на Бермудах, я не знал о годах, проведенных им на Род-Айленде. Меня это очень удивило, а больше всего мне понравилось то, как Барбер связывает исследования Беркли с его философскими трактатами по восприятию. По-моему, это замечательно, очень оригинально и очень глубоко.
— Ну а другие книги?
— Тоже отличные. Я и о Роаноке многого не знал. По-моему, Барбер предлагает интересную версию объяснения этой тайны, и я склонен согласиться с ним насчет того, что пропавшие поселенцы выжили благодаря объединению с индейцами кроатан. И еще мне понравились биографические подробности о Рэли и Томасе Хэрриоте. Вы знали, что Хэрриот первым посмотрел на Луну в телескоп? Я всегда считал, что первым был Галилей, а Хэрриот опередил его не несколько месяцев.
— Да, молодой человек, я об этом знал. Не надо читать мне лекции.
— Я просто отвечаю на ваш вопрос. Вы спросили меня, что я узнал из этих книг, и я вам рассказываю.
— Не огрызайся. Вопросы здесь задаю я. Понятно?
— Понятно. Мистер Эффинг, вы можете задавать мне любые вопросы, но не надо ходить вокруг да около.
— Это что еще значит?
— Это значит, что не стоит больше тратить время. Вы принесли эти книги ко мне в комнату, потому что хотели мне кое-что сказать. И я не понимаю, почему бы вам просто не взять да и сказать мне об этом прямо.
— Ну-ну что-то мы сегодня разумничались.
— Просто ведь нетрудно догадаться.
— Разумеется. Я ведь уже кое о чем намекал тебе, разве нет?
— Соломон Барбер — ваш сын.
Эффинг надолго замолчал, словно не желая признать того вывода, к которому привел наш разговор. Он уставился в пространство, снял темные очки и протер стекла платком — ненужное, даже абсурдное действие для слепого, — потом откашлялся и ответил:
— Соломон… Вот уж противное имя. Но меня, понятное дело, не спрашивали. Не будешь же ты выбирать кому-то имя, если не знаешь о его существовании?
— Вы с ним когда-нибудь встречались?
— Ни я с ним никогда не встречался, ни он со мной. Он-то считает, что его отец умер в 1916-м в пустыне Юта.
— А когда вы впервые узнали о нем?
— В 1947-м. Благодаря Павлу Шуму. Это он заварил это дело. Принес однажды вот эту книгу, о епископе Беркли. Книгочей он был великий, этот Павел, я тебе уже, наверное, рассказывал, и когда он заговорил о молодом историке по фамилии Барбер, я, естественно, навострил уши.
О моей прежней жизни Павел ничего не знал, так что мне пришлось притворяться, будто книга меня необыкновенно увлекла, чтобы разузнать об авторе книги побольше. Тогда еще о нем почти ничего не было известно. Барбер, кстати, фамилия довольно распространенная, и полагать, что Соломон как-то со мной связан, было бы нелогично. И все-таки подозрение у меня кое-какое закралось. Вообще, если я чему-то за свою бестолковую и длинную жизнь научился, так это умению прислушиваться к своим подозрениям. Павлу я состряпал какую-то историю, хотя, пожалуй, можно было обойтись и без этого. Он бы для меня все равно что угодно сделал. Попроси я его пойти на Северный полюс, тотчас бы сорвался с места и пошел. А мне всего-то нужны были кое-какие сведения, но я боялся рисковать и слишком углубляться в розыски, поэтому сказал Павлу, что хочу основать фонд поддержки какого-нибудь достойного молодого писателя и выплачивать ему ежегодную премию. Этот Барбер кажется мне многообещающим парнем, сказал я, так почему бы нам не познакомиться с ним и не посмотреть, заслуживает ли он дополнительных гонораров? Павел загорелся этой идеей. Он был убежден, что нет в мире ничего прекрасней, чем помогать дарованиям и талантам.
— А как же ваша жена? Вы так и не узнали, что с ней стало? Ведь было бы не так уж трудно выяснить, есть у нее сын или нет. Такие сведения, наверное, можно получить самыми разными путями.
— Безусловно. Но я дал себе слово не разузнавать об Элизабет. Мне было любопытно, просто не могло не быть любопытно, но в то же время не хотелось снова окунаться в то дрянное прошлое. Что миновало, то миновало, и для меня с ним было покончено. Жива она или нет, вышла ли снова замуж или нет — чего ради было узнавать об этом? Я заставил себя остаться в тени. Мое решение требовало, конечно, усилия воли, но помогало мне помнить, кто я теперь, не забывать, что я уже не тот, кем был прежде. Не оборачиваться назад — это очень важно. Никаких сожалений, никаких малодушных воспоминаний, никаких сантиментов. Запрещая себе разузнавать что-либо об Элизабет, я пекся прежде всего о том, чтобы сохранить твердость духа.
— Но вы хотели знать о своем сыне.
— Это другое дело. Если я кого-то произвел на свет, то вправе о нем знать. Я просто хотел все уточнить, не более того.
