— А как поживает торговец Пиндар? Заходил вчера, просил оценить все его драгоценные камни. Помнишь, я тебе их в мастерской показывал? Те самые, из сейфа?
Керью был не в настроении разговаривать.
— На этот раз Пол привел венецианца — никаких манер, чего и следовало ожидать. Скользкий тип. Представил его как старого друга, но он мне сразу не поправился. — Старик покачал головой. — Он забрал все драгоценные камни. Почему, англичанин? Твой хозяин ничего не объяснил. Что происходит?
— Скользкий тип, говоришь? — усмехнулся Джон. — Зуб даю, это Франческо.
— Ах да, точно! Теперь и я вспомнил.
— Ну, в таком случае неудивительно, что он ничего не объяснил. Больше ты камни не увидишь. Неужели еще не слышал? Этот болван торговец собирается играть в игру Зуана Меммо.
— А-а-а! — протянул Просперо, оглаживая бороду, будто это все объясняло. — Значит, ты видел алмаз?
Старый еврей почти бежал за молодым англичанином.
— Алмаз? О да, видел, — грубо отрезал Керью. — И будь проклят тот день, когда его увидел мой хозяин.
— Значит, он все-таки болен? — Ювелир печально взглянул на Джона.
— Никаких сомнений.
Мужчины шли по набережным узких каналов и боковым улочкам в сторону беднейших кварталов. Народу становилось все меньше, и вскоре закоулки опустели, но Керью так глубоко погрузился в невеселые думы, что не заметил и этого. Бледно-розовая и красная штукатурка осыпалась со стен, хозяйки кричали друг на друга из верхних окон, развешивая белье. Стайка детей в едва прикрывающих тела лохмотьях играла в пыли. В дверях показалась женщина с нарумяненными щеками и в обуви на абсурдно высоких каблуках. Простая куртизанка. Один из мальчишек швырнул в нее камнем. «Puttana, puttana!»[29]— заверещали дети. Камень в куртизанку не попал, но задел Просперо по плечу. Старик хотел проскочить мимо, склонив голову, но его уже заметили. «Ebreo, ebreo!»[30]Мальчишки, приплясывая, окружили Мендозу, словно орда бесенят, но Керью быстро отогнал их.
— Кстати, она нашла тебя?
— Кто «она»?
— Маленькая монахиня, которая утром заходила ко мне в мастерскую.
— Какая такая монахиня? — Керью остановился как вкопанный.
Дышалось с трудом, будто ударили прямо в солнечное сплетение.
— Понятия не имею почему, но она была уверена: я знаю, где ты. Я предложил поискать в доме Констанцы Фабии…
— Но я только что оттуда и не видел никаких монашек! — прокричал Джон, тряся Просперо за плечи. — Как она выглядела?
Слуга боялся поверить в очевидное: она отправилась искать его.
— Как выглядела? Они все одинаковые: черные одежды, черное покрывало. Как монахиня, идиот!
— Да ладно, старик, ты способен на большее! — Англичанин почти оторвал еврея от земли. — Старая? Молодая? Волосы темные или светлые?
Керью вдруг понял, что весь день не мог забыть ее лицо. Вспомнил слова Констанцы: «Горе девушке, которая полюбит тебя!»
— У нее была мушка на скуле? — Джон дотронулся до своей щеки.
— Что? Монашка с мушкой, где это видано! — взвизгнул Просперо. — Теперь ясно, где ты лишился уха! И убери руки, молодой человек!
Мендоза попытался вырваться.
— Ты неправильно понял, — отпустив его, тихо произнес Керью. — Прости. Чего она хотела?
— Откуда мне знать? — презрительно заявил ювелир, пожав плечами. — Монашка сказала, ее зовут Евфемия. И никакой мушки на щеке у нее не было.
Мендоза сердито взглянул на юношу.
Они собирались свернуть на маленькую кампо, но Просперо схватил Джона за рукав.
— Постой, англичанин, — прошептал он, — не ходи туда.
К ним медленно приближался мужчина, несмотря на жару одетый в длинный плащ, с тростью в руках. Его лицо скрывала маска с клювом, похожим на вороний. Керью всегда считал этих птиц предвестницами несчастий.
Он собирался повернуть на площадь, но Просперо держал крепко.
— Да что с тобой? — прошептал старик. — Жить надоело? Ты разве не знаешь, что этот врач лечит больных чумой? — Он указал на зловещую фигуру в маске. Зараза все-таки добралась до города, не зря люди шептались! — Голос Мендозы дрогнул от ужаса. — Идти в ту сторону — чистое безумие!
— Но мне надо забрать вещи.
— Забудь. Не ходи туда.
— Корабль скоро отплывает. Зайду всего на пару минут.
— Тогда скорее! Покажу другую дорогу, безопаснее, — вздохнул еврей.
Не говоря ни слова, они быстро зашагали в другом направлении, и теперь Керью удивлялся проворности Просперо.
На узких улочках не было ни души, многие дома казались заброшенными, в нищих лачугах захлопнули деревянные ставни, будто это могло спасти от испарений. Страх, как пот, покрывал кожу липким слоем.
Неподалеку раздался скорбный звон колокола, призывавший к заупокойной мессе. Мужчины еще раз свернули и вышли на кампо побольше. В центре стояла церковь (скромный, лишенный украшений фасад), но площадь выглядела заброшенной. На мостовой между булыжниками пробивалась трава.
У входа в храм столпилась странная компания: три женщины, из них одна очень бледная, и две девочки. Чуть поодаль огромный мужчина держал в руках очень маленький квадратный ящик. Детский гроб.
Просперо остановился как вкопанный.
— Дальше не пойду, англичанин. Уверен, что туда стоит соваться?
— Не беспокойся. Я должен вернуться в дом Констанцы, это не займет много времени.
— Тогда иди вдоль того канала до Ospedale degl’ Incurabili…[31]
Торговец драгоценностями вдруг понял, что все внимание Джона обращено на маленькую похоронную процессию.
— Ты меня вообще слушаешь?
— Да, слышал. Посмотри! Быть того не может! Амброз! Вон там, рядом с церковью!
Двое мужчин с другой стороны кампо пристально наблюдали за входом в храм. Второй нес огромный кожаный заплечный мешок.
— Я стар, как я могу разглядеть?
— Клянусь кровью Спасителя, этот человек вездесущ! — Керью был поражен. — Я встретил его у Констанцы всего несколько минут назад!
— Что ж, прощай, думаю, больше не увидимся.
Просперо пошел было прочь, но вдруг остановился, будто вспомнил нечто важное.
— Послушай, англичанин…
— Что? — Керью уже успел дойти до середины площади.
