— После любви, — говорит она мне, — женщина становится мамой.
Глава 5
Был момент в моей жизни, когда я хотела спасти мир. Я наивно и доверчиво слушала университетских преподавателей и искренне верила, что, когда стану прокурором, у меня появится шанс избавить планету от зла. Но потом я поняла: когда ведешь пять сотен дел одновременно, сознательно решаешь довести до суда все, что можно. Еще позже я поняла, что справедливость не имеет ничего общего с приговором, все дело в убеждении. А когда прошло еще какое-то время, я уяснила, что выбрала для себя не «священную войну», а всего лишь работу.
Тем не менее я никогда не задумывалась над тем, чтобы стать адвокатом защиты. Мне претила сама мысль о том, что нужно будет лгать от лица морально разложившегося преступника, и, как по мне, многие из них были виновны, пока не доказывали обратное. Но когда я сижу в роскошном, отделанном деревом кабинете Фишера Каррингтона, а его хорошенькая квалифицированная секретарша угощает меня ямайским кофе за 27,99 долларов за полкило, я начинаю понимать все плюсы этой профессии.
Мне навстречу выходит Фишер. Его голубые, как у Пола Ньюмана, глаза сияют, словно для него нет большей радости, чем застать меня сидящей в его приемной. А почему бы ему и не радоваться? Запроси он хоть втридорога, я бы все равно согласилась. Ему выпадает шанс поработать над громким делом об убийстве, что привлечет к нему толпы новых клиентов. И, в конце концов, это шанс отвлечься от бытовухи — дел, которые Фишер может выиграть с закрытыми глазами.
— Нина, — приветствует меня он, — рад вас видеть! — Как будто менее суток назад мы не встречались в тюрьме. — Проходите в мой кабинет.
Это отделанная тяжелыми деревянными панелями типично мужская комната, при взгляде на которую представляешь себе запах сигар и бокал бренди. У него на полках выстроились, как у меня, своды законов, и это в некоторой мере успокаивает.
— Как Натаниэль?
— Хорошо. — Я опускаюсь в огромное кожаное кресло с подголовником и осматриваюсь.
— Наверное, обрадовался, что мама вернулась домой?
«Больше, чем его отец», — думаю я. Мое внимание привлекает висящий на стене небольшой набросок кисти Пикассо. Не литография — оригинал.
— О чем вы задумались? — спрашивает Фишер, усаживаясь напротив.
— Что государство мне мало платит. — Я поворачиваюсь к адвокату. — Спасибо вам. За то, что вчера вытянули меня.
— Мне бы, конечно, хотелось приписать все заслуги себе, но вам прекрасно известно, что это был подарок со стороны обвинения. От Брауна снисхождения я не ожидал.
— Я бы больше не стала на него рассчитывать.
Я чувствую на себе оценивающий взгляд собеседника. В отличие от моего вчерашнего поведения во время нашей короткой встречи, сегодня я намного лучше владею собой.
— Перейдем к делу, — предлагает Фишер. — Вы что-нибудь говорили в полиции?
— Они спрашивали, но я повторяла, что сделала все, что могла. Больше нет сил.
— Сколько раз вы это повторяли?
— Снова и снова.
Фишер откладывает свою дорогущую ручку фирмы «Уотерман» и скрещивает руки на груди. На его лице любопытное смешение болезненного обаяния, уважении и смирения.
— Вы знаете, что делаете, — утвердительно говорит он.
Я смотрю на него поверх чашки кофе:
— Ответ вам не понравится.
Фишер откидывается на спинку кресла и улыбается. У него ямочки на щеках, по две с каждой стороны.
— До того как поступить на юридический, вы закончили театральный?
— Разумеется, — отвечаю я. — А вы разве нет?
Он хочет задать мне столько вопросов! Я вижу, как они рвутся наружу, словно солдатики, отчаянно пытающиеся ввязаться в бой. Разве можно его винить? Сейчас он видит, что я абсолютно адекватна, и понимает, какую игру я выбрала. Это равносильно тому, как если бы в соседнем дворе приземлился марсианин. Невозможно пройти мимо и не посмотреть, из какого же он теста.
— Как получилось, что ваш муж позвонил именно мне?
— Потому что присяжные вас любят. Люди вам верят. — После секундного колебания я открываю ему правду: — Я всегда терпеть не могла состязаться с вами на процессах.
Фишер принимает мое признание как должное.
— Нужно подготовиться к защите о признании невменяемости. Или о пребывании в состоянии аффекта.
В штате Мэн нет квалификации убийств, окончательное наказание за это преступление предусматривает от двадцати пяти лет до пожизненного. А это означает, что, если меня оправдают, я должна быть признана невиновной — это сложно доказать, учитывая, что весь процесс был снят на пленку; оправданной на основании невменяемости; или должно быть доказано, что преступление совершено в состоянии аффекта, чтобы в конечном итоге дело переквалифицировали на менее тяжкое обвинение — непредумышленное убийство. Удивительно, что в этом штате вполне законно можно убить человека, если он сам, так сказать, нарвался, а присяжные согласятся, что у подсудимого были веские причины находиться в состоянии аффекта. В нашем деле их предостаточно.
— Мой совет — отрицать и то, и другое, — говорит Фишер. — Если…
— Нет. Если будешь все отрицать, присяжным это покажется несерьезным. Поверьте мне. Такое впечатление, что даже вы не можете решить, почему я невиновна. — Минуту я раздумываю над своими словами. — Кроме того, убедить двенадцать присяжных в доведении до аффекта намного сложнее, чем заставить их признать, что прокурор, который прямо на глазах у судьи стреляет в человека, — невменяем. Признание состояния аффекта не означает окончательно выигранное дело — это лишь смягчение приговора. Если меня признают невменяемой — значит, оправдают полностью. — В моей голове начинает оформляться линия защиты. Я подаюсь вперед, готовая поделиться с адвокатом своими планами. — Нужно дождаться звонка Брауна насчет осмотра психиатра. Сначала можно сходить к этому психиатру, и уже на основании его заключения мы можем найти человека, который выступил бы в роли нашего эксперта-психиатра.
— Нина, — терпеливо говорит Фишер. — Вы моя клиентка. Я ваш адвокат. Поймите это прямо сейчас, или дальше дело не пойдет.
— Да бросьте, Фишер, я точно знаю, что делать.
— Нет, не знаете. Вы прокурор и не знаете главную вещь в защите.
— Хорошо сыграть свою роль, да? Разве я еще не доказала, что могу? — Фишер ждет, пока я опять усядусь в кресло и скрещу руки на груди в знак своего поражения. — Хорошо-хорошо. Что же нам делать?
— Отправляться к государственному психиатру, — сухо отвечает Фишер. — А потом найти собственного специалиста в этой области. — Я удивленно приподнимаю бровь, но он совершенно не обращает на это внимания. — Я намерен запросить всю информацию, которую собрал детектив Дюшарм по делу вашего сына, потому что на ее основании вы поверили, что должны убить этого человека.
