– Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.
– Ты мне поможешь? – спросил я. Ее помощь была очень важна.
– Может, лучше обратиться в полицию? – серьезно спросила она.
– Нет.
– Но то, что ты планируешь… это жестоко.
– Да, – согласился я.
– И сложно, и много работы, и дорого.
– Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо? Она вздохнула:
– Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?
– Безусловно. Но ты позвонишь?
– Я подумаю. – Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.
Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.
– Боюсь, что он мне не удался, – заметила она, становясь рядом. – Видимо, что-то неправильно с перспективой.
– Мать знает, что ты рисуешь ее?
– Ох, нет.
– Когда ты начала?
– Вчера днем.
Мы помолчали. Потом я Сказал:
– Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.
Она вздрогнула от удивления.
– Я не хочу вторую мать, – продолжал я. – Я хочу жену.
– Я не могу… – проговорила она, и у нее перехватило дыхание.
Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.
– Ты видишь слишком многое, – сказала она. – Больше, чем я понимаю сама.
Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.
– Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.
На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.
Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.
Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.
Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.
– Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?
– Тут, – ответила она. – Он живет здесь. Я его жена.
Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?
– Роб Финн.
– О, – удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. – Входите. Грант так обрадуется.
Я очень сомневался в этом, но вошёл в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.
Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у него появилась удивленная приветливая улыбка. Он встал. Грант похудел, выглядел постаревшим и как-то внутренне съежившимся, но он стал или скоро собирался стать вполне нормальным человеком.
– Как вы, Грант? – спросил я, немного растерявшись и не понимая их дружелюбия.
– Гораздо лучше, спасибо. Я дома уже две недели.
– Он был в больнице, – объяснила жена. – Они забрали его вечером следующего дня после того, как вы привезли его сюда. Доктор Парнелл написал мне, что Грант болен и нуждается в помощи. И я приехала. – Она с улыбкой посмотрела на Гранта. – Но теперь все будет хорошо. Грант уже получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.
– Игрушки? – Самое несоответствующее его натуре дело, подумал я.
– Да, – подтвердила жена. – Врачи считают, что ему лучше заниматься тем, что не имеет отношения к лошадям.
– Мы вам очень благодарны, Роб, – сказал Грант.
*– Доктор Парнелл объяснил мне, – продолжила его жена, заметив мое удивление, – что вы имели полное право сдать Гранта в полицию.
– Я хотел убить вас, – произнес Грант с удивлением в голосе, как если бы не мог понять, откуда такая мысль возникла. – Я действительно хотел убить вас, понимаете?
– Доктор Парнелл сказал, что, если бы вы были человеком другого типа. Грант вполне мог бы закончить дни в тюремном сумасшедшем доме.
Мне стало неловко.
– Доктор Парнелл, – пробормотал я, – по-моему, слишком много говорит.
– Он хотел, чтобы я поняла, – улыбаясь, возразила жена Гранта, – вы дали ему шанс выздороветь, и я тоже должна внести свою долю.
– Вы не будете возражать, Грант, – спросил я, – если я задам вопрос: как вы потеряли работу у Эксминстера?
Миссис Олдфилд подвинулась к мужу, словно защищая его.
– Не будем ворошить прошлое, – озабоченно сказала она.
– Все нормально, любимая, – успокоил ее Грант, обнимая за талию. – Задавайте ваш вопрос.
– Я убежден, что вы сказали Эксминстеру правду, и вы не продавали информацию профессиональному игроку Лаббоку. Но Лаббок получал информацию и платил за нее. Вопрос такой: кто на самом деле получал деньги, которые якобы предназначались вам?
– Вы не знаете дела, Роб, – начал Грант. – Я сам вертелся и крутился, чтобы узнать. Я ходил к Лаббоку и очень разозлился на него. – Он виновато улыбнулся. – И Лаббок сказал, что, пока он не поговорил с Эксминстером, он вообще не знал, кому он платит за информацию. После слов Эксминстера он догадался, что это я. Так Лаббок сказал. Еще он сказал, будто я передавал ему информацию по телефону, а он посылал деньги на почту в Лондоне для передачи Робинсону. Он не поверил, что я ничего не знаю. Он считал, мол, я не сумел прикрыться как надо и теперь пытаюсь увернуться. – В его голосе не было заметно горечи. Или пребывание в нервной клинике, или болезнь изменила его до самых корней.
– У вас есть адрес Лаббока?
– Он живет в Солигулле, – медленно проговорил он. – Я мог бы узнать дом, но не помню ни улицы, ни номера.
– Я найду.
– А зачем он вам понадобился?
– Если я сумею доказать, что вы говорили правду, будет в этом для вас смысл?
Вдруг его лицо оживилось, будто осветилось изнутри.
– Я бы сказал – будет. Вы не можете представить, каково мне было: потерять работу из-за того, чего я не делал, и никто мне не верил, никто и никогда.
Я не стал говорить, что хорошо понимаю, каково ему было.
