— Что же это? — вскрикнул Холлуорд и сам не узнал своегоголоса — так резко и странно он прозвучал.
— Много лет назад, когда я был еще почти мальчик, — сказалДориан Грей, смяв цветок в руке, — мы встретились, и вы тогда льстили мне, вынаучили меня гордиться моей красотой. Потом вы меня познакомили с вашим другом,и он объяснил мне, какой чудесный дар — молодость, а вы написали с меняпортрет, который открыл мне великую силу красоты. И в миг безумия — я и сейчасеще не знаю, сожалеть мне об этом или нет, — я высказал желание… или, пожалуй,это была молитва…
— Помню! Ох, как хорошо я это помню! Но не может быть… Нет,это ваша фантазия. Портрет стоит в сырой комнате, и в полотно проникла плесень.Или, может быть, в красках, которыми я писал, оказалось какое-то едкоеминеральное вещество… Да, да! А то, что вы вообразили, невозможно.
— Ах, разве есть в мире что-нибудь невозможное? —пробормотал Дориан, подойдя к окну и припав лбом к холодному запотевшемустеклу.
— Вы же говорили мне, что уничтожили портрет!
— Это неправда. Он уничтожил меня.
— Не могу поверить, что это моя картина.
— А разве вы не узнаете в ней свой идеал? — спросил Дориан сгоречью.
— Мой идеал, как вы это называете…
— Нет, это вы меня так называли!
— Так что же? Тут не было ничего дурного, и я не стыжусьэтого. Я видел в вас идеал, какого никогда больше не встречу в жизни. А это —лицо сатира.
— Это — лицо моей души.
— Боже, чему я поклонялся! У него глаза дьявола!..
— Каждый из нас носит в себе и ад и небо, Бэзил! —воскликнул Дориан в бурном порыве отчаяния.
Холлуорд снова повернулся к портрету и долго смотрел нанего.
— Так вот что вы сделали со своей жизнью! Боже, если этоправда, то вы, наверное, еще хуже, чем думают ваши враги!
Он поднес свечу к портрету и стал внимательно егорассматривать. Полотно на вид было нетронуто, осталось таким, каким вышло изего рук. Очевидно, ужасная порча проникла изнутри. Под влиянием какой-тонеестественно напряженной скрытой жизни портрета проказа порока постепенноразъедала его. Это было страшнее, чем разложение тела в сырой могиле.
Рука Холлуорда так тряслась, что свеча выпала из подсвечникаи потрескивала на полу. Он потушил ее каблуком и, тяжело опустившись нарасшатанный стул, стоявший у стола, закрыл лицо руками.
— Дориан, Дориан, какой урок, какой страшный урок!
Ответа не было, от окна донеслись только рыдания Дориана.
— Молитесь, Дориан, молитесь! Как это нас учили молиться вдетстве? «Не введи нас во искушение… Отпусти нам грехи наши… Очисти нас отскверны…» Помолимся вместе! Молитва, подсказанная вам тщеславием, былауслышана. Будет услышана и молитва раскаяния. Я слишком боготворил вас — и заэто наказан. Вы тоже слишком любили себя. Оба мы наказаны.
Дориан медленно обернулся к Холлуорду и посмотрел на негополными слез глазами.
— Поздно молиться, Бэзил, — с трудом выговорил он.
— Нет, никогда не поздно, Дориан. Станем на колени ипостараемся припомнить слова какой-нибудь молитвы… Кажется, в Писании где-тосказано: «Хотя бы грехи ваши были как кровь, я сделаю их белыми как снег».
— Теперь это для меня уже пустые слова.
— Молчите, не надо так говорить! Вы и без того достаточнонагрешили в жизни. О господи, разве вы не видите, как этот проклятый портретподмигивает нам?
Дориан взглянул на портрет — и вдруг в нем вспыхнуланеукротимая злоба против Бэзила Холлуорда, словно внушенная тем Дорианом напортрете, нашептанная его усмехающимися губами. В нем проснулось бешенствозагнанного зверя, и в эту минуту он ненавидел человека, сидевшего у стола, так,как никогда никого в жизни.
Он блуждающим взглядом окинул комнату. На раскрашеннойкрышке стоявшего неподалеку сундука что-то блеснуло и привлекло его внимание.Он сразу сообразил, что это нож, он сам принес его сюда несколько дней назад,чтобы обрезать веревку, и позабыл унести.
Обходя стол, Дориан медленно направился к сундуку.Очутившись за спиной Холлуорда, он схватил нож и повернулся. Холлуорд сделалдвижение, словно собираясь встать. В тот же миг Дориан подскочил к нему, вонзилему нож в артерию за ухом и, прижав голову Бэзила к столу, стал наносить ударза ударом.
Раздался глухой стон и ужасный хрип человека,захлебывающегося кровью. Три раза судорожно взметнулись протянутые вперед руки,странно двигая в воздухе скрюченными пальцами. Дориан еще дважды всадил нож…Холлуорд больше не шевелился. Что-то капало на пол. Дориан подождал минуту, всееще прижимая голову убитого к столу. Потом бросил нож и прислушался.
Нигде ни звука, только шелест капель, падающих на вытертыйковер. Дориан открыл дверь и вышел на площадку. В доме царила глубокая тишина.Видно, все спали. Несколько секунд он стоял, перегнувшись через перила, исмотрел вниз, пытаясь что-нибудь различить в черном колодце мрака. Потом вынулключ из замка и, вернувшись в комнату, запер дверь изнутри.
Мертвец по-прежнему сидел, согнувшись и упав головой настол; его неестественно вытянутые руки казались очень длинными. Если бы некрасная рваная рана на затылке и медленно разливавшаяся по столу темная лужа,можно было бы подумать, что человек просто заснул.
Как быстро все свершилось! Дориан был странно спокоен. Оноткрыл окно, вышел на балкон. Ветер разогнал туман, и небо было похоже наогромный павлиний хвост, усеянный мириадами золотых глаз. Внизу, на улице, Дорианувидел полисмена, который обходил участок, направляя длинный луч своего фонаряна двери спящих домов. На углу мелькнул и скрылся красный свет проезжавшегокеба. Какая-то женщина, пошатываясь, медленно брела вдоль решетки сквера, иветер трепал шаль на ее плечах. По временам она останавливалась, оглядывалась,а раз даже запела хриплым голосом, и тогда полисмен, подойдя, что-то сказал ей.Она засмеялась и нетвердыми шагами поплелась дальше.
Налетел резкий ветер, газовые фонари на площади замигалисиним пламенем, а голые деревья закачали черными, как чугун, сучьями. Дрожа отхолода, Дориан вернулся с балкона в комнату и закрыл окно.
Подойдя к двери на лестницу, он отпер ее. На убитого он дажене взглянул. Он инстинктивно понимал, что главное теперь — не думать ослучившемся. Друг, написавший роковой портрет, виновник всех его несчастий,ушел из его жизни. Вот и все.
