Он нажал на ручку.
— Погоди. Погоди же, Стубё! Американцы ведь не имеют права…
Ингвар расхохотался. Запрокинул голову и хохотал от души. В голых стенах пустой комнаты смех звучал резко, раскатисто.
— Американцы и право? Американцы!
От смеха он толком не мог говорить. Выпустил ручку двери, схватился за живот, затряс головой, буквально захлебываясь хохотом.
Задержанный смотрел на него, разинув рот. Он имел обширный опыт общения с полицией, уже и не помнил, сколько раз торчал на допросах у этих недоумков-бобиков. Но такого с ним никогда не случалось. Кровь стучала в ушах, горло перехватило. Под глазами проступили красные пятна. Он скомкал бейсболку. Когда Ингвар Стубё невольно оперся рукой о стену, чтобы не повалиться наземь от смеха, Герхард Скрёдер принялся судорожно шарить по карманам в поисках ингалятора. Это была единственная вещь, которую у него не отобрали во время обыска. Наконец нашел, поднес ко рту. Руки тряслись.
— Давненько я так не веселился, — выдавил Ингвар, утирая глаза.
— Что американцы могут со мной сделать, — сказал Герхард, по-мальчишечьи ломким голосом. — Мы же в Норвегии…
Он попытался сунуть ингалятор в карман, но уронил на пол и нагнулся поднять. А когда выпрямился, Ингвар Стубё стоял, опершись кулаками на стол, лицо его было сантиметрах в десяти. Объемистый живот и широченные плечи придавали полицейскому сходство с этакой белокурой гориллой, голубые глаза смотрели холодно.
— Думаешь, ты большой хитрован, — процедил Ингвар. — Думаешь, у тебя все схвачено. Мнишь себя крупной рыбой, потому только, что отираешься возле русской мафии. Думаешь, что сумеешь вывернуться. Ну как же, крутой парень, впору потягаться с албанскими бандюгами и прочей балканской шоблой. Забудь об этом. Сейчас… сейчас… — Он поднял палец, ткнул им под нос арестанту и резко возвысил голос: — Сейчас ты увидишь, какое ты дерьмо. Если тебе хоть на секунду закралась мысль, что американцы будут спокойно смотреть, как мы отпускаем этакую мразь, то ты чертовски ошибаешься. Каждый день мы по нескольку раз информируем их о ходе расследования. Им известно, что ты сейчас здесь. Известно, что ты сделал, и они намерены…
— Так я же ничего не сделал! — прохрипел Герхард, явно с трудом. — Я… я просто…
— Дыши спокойнее, — перебил Ингвар. — Воспользуйся ингалятором.
Он слегка отстранился, опустил палец и, пока арестант вдыхал лекарство из голубого цилиндрика, сказал:
— Я хочу знать всё. Хочу услышать, кто дал тебе это задание. Когда, где и как. Хочу знать, сколько тебе заплатили, где сейчас деньги, кто еще связан с этим делом. Имена и описание внешности. Всё.
— Они же не могут… — задохнулся Герхард, — забрать меня в Гуантомо?
— В Гуантанамо, — поправил Ингвар и прикусил губу, чтобы не рассмеяться, на сей раз совершенно искренне. — Кто их знает. В нынешнее-то время. У них пропал президент, Герхард. И фактически они считают тебя… террористом.
Ингвар мог поклясться, что зрачки у Герхарда вмиг расширились. На секунду-другую он словно бы и дышать перестал. Потом кашлянул и судорожно перевел дух. Потер рукой лоб, будто решил, что там большими буквами написано это зловещее слово.
— Террористом, — повторил Ингвар, прищелкнув языком. — Не очень-то заманчивый титул, по американским понятиям.
— Я все скажу. — Герхард шумно вздохнул. — Все-все. Но только останусь здесь. Ладно? У вас?
— Само собой. — Ингвар похлопал его по плечу. — Мы своих не выдаем. Если они готовы сотрудничать. А сейчас сделаем перерыв.
На часах было без девятнадцати восемь.
— До восьми, — улыбнулся Ингвар. — К тому времени и адвокат твой наверняка подойдет. Тогда и побеседуем, тихо-спокойно. Согласен?
— Согласен, — пролепетал Герхард Скрёдер, дышалось ему уже легче. — Согласен. Но только здесь. У вас.
Ингвар кивнул и вышел в коридор. Медленно закрыл за собой дверь.
— Ну что там? — спросил начальник полиции Бастесен, который стоял, прислонясь к стене, и читал какой-то документ. При появлении Ингвара он поспешно захлопнул папку. — Как обычно? Молчит?
— Да нет, — ответил Ингвар. — Готов запеть. В восемь все узнаем.
Бастесен хмыкнул и торжествующе взмахнул кулаком.
— Ты у нас лучше всех, Ингвар. В самом деле.
— Знаю, — буркнул Ингвар. — Во всяком случае, по части спектаклей. А сейчас лауреату «Оскара» необходимо закусить.
И он двинул в буфет, не замечая, как народ в коридоре, заслышав, что Герхард Скрёдер раскололся, начал аплодировать.
Ингер Юханна пока не звонила.
24
Чертыхаясь, бормоча молитвы и гремя ключами, чтоб отогнать привидения, по длинному подвальному коридору ковыляла женщина. Некогда она была старейшей ословской проституткой, звалась в ту пору Харримарри и, сколь это ни удивительно, прожила таким манером более полувека.
— Помогите мне, добрые силы, — бормотала она, волоча больную ногу, а добраться ей нужно было в дальний конец бесконечного коридора. — А злые силы пусть сгинут в аду. Тьфу-тьфу! Чур меня!
С тех самых пор как родилась в кузове грузовика в разоренном войной Финнмарке январской ночью 1945 года, Харримарри отчаянно противостояла упорным попыткам судьбы сокрушить ее. Оставшись без родителей, она не сумела прижиться в приемных семьях. Провела несколько лет в приюте и сбежала в Осло, решила жить своим умом. Было ей тогда двенадцать лет. Малограмотная, еле-еле читавшая по складам, как шестилеток, с внешностью, способной отпугнуть всех и каждого, — куда она могла податься? Только на улицу. Четыре раза она рожала. Как говорится, в силу производственной аварии. Детей у нее сразу же забрали.
И вот на рубеже тысячелетий счастье впервые улыбнулось Харримарри.
Она встретила Ханну Вильхельмсен.
Харримарри оказалась ключевым свидетелем по делу об убийстве и по причинам, каких обе они впоследствии объяснить не могли, переехала к полицейской. Да так там и осталась. Вспомнила свое настоящее имя и стала старательной домработницей и кухаркой. За свои труды она просила только метадон, чистую постель и раз в неделю пачку крученого табаку. Не больше и не меньше. Пока Нефис и Ханна не обзавелись дочкой. Марри бросила курить и вместо табачного рациона попросила визитные карточки. На золотом картоне с зубчатым обрезом красовалась затейливая надпись:
Марри Олсен. Гувернантка
Шрифт она выбрала сама. Ни номера телефона, ни адреса. Ей это без надобности, ведь из дома она не выходила и гостей не принимала. Коробочка с визитками стояла на ночном столике, и каждый вечер Марри вынимала верхнюю, легонько целовала, прижимала к сердцу и, закрыв глаза, бормотала молитву:
— Спасибо Тебе, Господи Вседержитель на небеси. Спасибо за Ханну, и Нефис, и Иду, принцессочку мою. Я кому-то нужна. Спасибо Тебе за это. Доброй ночи, Боже.
