— ничтожество, недостойное даже твоего взгляда? Ты, бессмертный, вечный слуга смерти, что собирает её урожай, презираешь меня, архангела, посланника самого Творца?
— Прояви уважение! — вновь зарычал он, и этот рык уже был не просто выражением гнева, а отчаянным криком, вырывающимся из глубины его израненной души. — Или ты думаешь, что твоя невозмутимость и презрительное молчание сломают меня? Заставят отступить? Ты ошибаешься, Крид! Я не отступлю! Я буду биться с тобой до последнего, до тех пор, пока ты не признаешь… не признаешь… что? Даже я не знаю! Что заставляет тебя так упорствовать? Что за тьма сгустилась в твоей душе, что даже божественный свет шартреза не может её пронзить? Это проклятие? Какое-то ужасное заклятие? Или… или ты просто… ненавидишь меня? На самом деле ненавидишь?!
Его слова обрушились на Крида лавиной обвинений, перемешанных с отчаянием и яростью, которая, казалось, съедает его изнутри. Михаил был сломлен не силой, а безмолвным сопротивлением, непоколебимым равнодушием своего бывшего соратника. Он опустил голову, будто признавая свое бессилие, но в его глазах все еще горел огненный вихрь ярости и болезненного непонимания.
— Ты слишком много думаешь, Миша, — Крид покачал головой, движение медленное, но с такой внутренней силой, что Михаил невольно отшатнулся. Не от физического удара, а от неизмеримого давления, исходившего от этого человека. Казалось, сам воздух сгустился вокруг Крида, сталь в его глазах блеснула холодным отражением небесного огня, который Михаил только что направил на него.
— Знаешь? На самом деле мне глубоко плевать на тебя, твои игры и всю Небесную Канцелярию, где всё ещё идёт мышиная возня с борьбой за власть, — голос Крида был спокоен, ровен, но в нём скрывалась такая бездонная безразличие, что слова прозвучали как приговор.
— Думаешь, мне есть дело до Арбитра? Тебя? Ваших проблем? — Крид улыбнулся, и эта улыбка была жестока и лишена всякого тепла. В ней не было ни иронии, ни сарказма, только чистое, холодное презрение к тому, что Миша считал важным. Это была улыбка человека, стоящего на такой высоте, откуда вся их борьба выглядит мелкой суетой.
В его смехе, резком и отрывистом, словно треск молнии, чувствовалась могучая сила, скрытая за маской безразличия. Эта сила могла бы одним махом разрушить небеса и преисподнюю, но он предпочитал оставаться невозмутимым, словно бесстрастный наблюдатель бесконечной игры богов.
Его безразличие было не слабостью, а бездной, поглощающей всю энергию, весь гнев и всякую надежду. Это было оружие, более ужасающее, чем любой божественный огонь. Михаил почувствовал это, и холод пронзил его до костей, заставив забыть о своем гневе и о своем божественном сиянии. Он увидел в глазах Крида не просто человека, а нечто более великое и нечто более страшное — безмолвную грозу, скрытую за маской спокойствия.
— И неважно, что вы сами сгубили Творца. Мне всё равно. — Голос Крида, до этого спокойный, наполненный ледяным презрением, начал постепенно набирать мощь, словно раскаляемый металл. Каждое слово было выверено, каждая интонация несёт в себе невероятную силу. Он словно раздавливал Мишу своим спокойствием, своим полным равнодушием к его гневу и божественному достоинству. Михаил почувствовал, как давление возросло, его собственные силы стали иссякать, словно растаявший снег под жарким солнцем.
— Но вмешиваться в свои дела я не позволю, — последние слова прозвучали как громовой удар. Михаил отступил ещё на шаг, его лицо побледнело, губы сжались в тонкую линию. Он почувствовал себя крошечным жучком под ногами гиганта, беспомощным и ничтожным перед этой неизмеримой мощью.
Михаил схватился за Меч Истины, рукоять дрожала в его руке, как листок на ветру. Страх, холодный и липкий, сковал его мускулы, но инстинкт самосохранения сработал. Он выставил Меч вперёд, направив его на Крида, надеясь хотя бы на маленькое чудо, на искру божественного спасения. Но в его сердце он уже чувствовал поражение. Он знал, что это бесполезно. Это был не бой, а приговор. И Крид — его палач.
— Но ты, кажется, позабыл главный принцип «создания» бога, — Крид улыбнулся, и эта улыбка была ярче всех звёзд на небе, холодная, как ледяной кристалл, но притягательная, как бездна. Его глаза сияли неземным светом, отражая блеск умирающего солнца, заливавшего руины Рима последними лучами своей славы. — Вера! Это главный столп любого существа, и когда в тебя верят, ты приобретаешь чудовищную мощь.
Он сделал паузу, и в этой паузе слышно было лишь шелест ветра, проносящегося между развалин, и тихий треск мерцающего света, исходящего из рук Крида. Свет этот был не просто светом, а целой вселенной, сжатой в небольшом пространстве между его пальцев.
— А когда в тебя верит треть этого мира… — Голос Крида прозвучал как небесная канонада, разносясь эхом по вечности. — …то и сила уходит далеко за пределы божественного. Видно, ты позабыл, как мы сражались во время Первой Сечи Богов, что отложило Рагнарёк! — Этот момент был описан с таким драматизмом, с таким великолепием, что казалось, сам Рагнарёк развернулся перед глазами Михаила во всей своей разрушительной красе.
Крид снова замолчал, и воцарилась такая тишина, что было слышно, как бьётся сердце Михаила. Виктор медленно поднял правую руку, и в этот момент мир остановился. Из его ладони исходил свет, не яркий, а мягкий, бирюзовый, словно свет прибоя в лунную ночь. Свет этот собирался в сложные узоры, превращаясь в скандинавские руны, каждая из которых сияла своим внутренним светом, создавая ощущение невероятной мощи.
— Я прощаю тебя, Михаил! — Эти слова прозвучали спокойно, но в них слышалась такая могучая сила, что земля задрожала.
Бирюзовый столб света, рожденный из сплетения рун, вспыхнул с невероятной силой. Это был не просто луч света, а взрыв чистейшей энергии, космический каскад, одновременно завораживающий и внушающий страх. Свет не ослеплял, а пронизывал, проникая в самую глубину бытия. Он пульсировал, дышал, словно живое существо, расширяясь и сжимаясь, заполняя все вокруг своим божественным сиянием.
Михаил, охваченный внезапным ужасом, почувствовал, как его тело пронизывает волна неземной мощи. Это было не болезненно, а… завораживающе. Казалось, каждая клеточка его существа поёт песнь разрушения и возрождения. Он видел всё вокруг в искаженном свете, видя сквозь время и пространство, чувствуя бесконечность в каждой частице своего существа. Это было и мучительно, и красота невообразима.
Бирюзовый столб с неизмеримой скоростью обрушился на него, окутывая его тело в нежном, но неумолимом объятии. Это было похоже на погружение в бесконечность, на медленное растворение в океане божественной энергии. Мир вокруг расплылся,
