ее не просто не радовали, но вызывали немыслимое напряжение от понимания собственной ответственности. Оля, конечно, не терпит пренебрежения по отношению к себе. Но и преувеличения ее значения ей тысячу лет не надо. Ее устраивает одна роль – быть на подхвате у настоящих профи, которые не должны затыкать ей рот. И это единственная миссия, когда она уверена в том, что никого не подведет. Но сейчас у них получается, что она чуть ли не главная в расследовании, что от нее зависит чуть ли не все. От этого рукой подать до вывода, что только она им все может провалить, ни с чем не справиться. И как им всем от этого будет удобно.
Оля переступила порог палаты окаменевшими ногами. Увидела бледное, измученное лицо Марины… Оно показалось ей таким родным, что сердце заныло. В голове теснился сплошной туман непонимания, неуверенности, а в нем жгучие капли собственной вины. Осознает ли Марина, что сигналом к покушению на ее жизнь стало для какой-то сволочи это чертово интервью, на которое ее уговорила Оля..
– Господи, Оля, как я рада, что пришла ты, – произнесла Марина. – Мне сказали лишь, что со мной хотят поговорить детективы о случившемся, о моих предположениях и все такое. Я подумала, что придут Кольцов и Кирилл. С ночи так нервничаю, что вздохнуть не получается. Как же приятно видеть тебя после всего этого провала в кошмар.
– А я… – Оля так хотела сказать что-то хорошее и не очень глупое, но слова просто разбегались от напора ее чувств. – Я даже выразить не могу… И лучше не буду, а то разревусь. Марина, врач сказал, что у тебя все будет хорошо. Собственно, потому меня и пустили. И повидаться, и потому что детективу нужно хоть что-то узнать. Он считает, что у нас, кроме тебя, пока нет свидетелей. В общем, мы вместе решили, что ему пока не стоит тебя мучить вопросами. Марина, я понятия не имею, о чем у тебя спрашивать. Давай я просто посижу рядом с тобой, а ты скажешь все, что захочешь или сможешь. Мысль у них пока такая, что подозреваются все, с кем ты по жизни встречалась. Или даже не встречалась. Есть еще кое-что интересное, но об этом потом. По времени нас не ограничивают.
– Помнишь, Оля, чего мы с тобой решили не касаться в интервью? – задумчиво начала Марина. – Того, что связано с конкретными причинами резких перемен в моей жизни. Уход из профессии, разрыв с мужем, поиск совершенно другого способа существования. Главное в нем – отсутствие публики. Теперь я антипубличный человек. Я все еще надеюсь, что случившееся со мной окажется недоразумением, несчастным случаем. Но после разговоров с Масленниковым понимаю, что это практически безумная надежда. И мне понятно, что теперь все будут искать ответы в тех событиях и тех людях. Просто потому, что другие не появились в моей жизни. Я исключила из нее и людей, и события. А те, что были… Они не чужие мне люди. Не стали и никогда не станут такими. Нас разделили, видимо, навсегда тяжелые последствия драматичных, даже трагичных отношений. В них никто не виноват. Не бывает правых и виноватых в котле кипящих чувств, страстей и стремлений, которые еще никому не удавалось контролировать и гасить. Что случилось, то случилось. Но сейчас каждый эпизод, каждая фраза, каждый итог будут рассматриваться под микроскопом в поисках мотивов и улик преступления. И тут возможна любая подмена. Потому что правды не знает никто, кроме участников событий, зато злопыхателей, сплетников, мифоманов – море. Ты сказала, что сейчас только я могу помочь разобраться. Попробую. Знаешь, Оля, я не верю в то, что кто-то из людей, которые были мне близки, мог замыслить такую дикую, уродливую месть. Это нелепое предположение, но оно наверняка будет основной версией, и людям потребуется бередить наши раны, которые и так никогда не заживут. Мне было так плохо в последние дни… Да, временами я почти не сомневалась, что умираю. И теперь, когда способность понимать и анализировать вернулась, я не могу не почувствовать источник беды, если хотя бы в мыслях сумею к нему приблизиться. Не увидеть тот яростный мозг, в котором родилась жестокая идея. Не узнать тот взгляд, в котором горит ненависть. Это непременно произойдет, если мне помогут пойти в нужном направлении. Понимаешь? Я не знаю имени, не вижу лица, не помню каких-то деталей, но, когда мы приблизимся к настоящему виновнику, я сразу узнаю его. Даже если раньше вообще не видела. Я не ошибусь. А сейчас я констатирую лишь одно: во мне ничего не изменилось по отношению к тем, кто для меня так много значил. И я могу помочь только таким способом: рассказать тебе, какого рода чувства породили события, разрушившие наши жизни. Может, следствие что-то поймет. Это важно только в том смысле, что возникла сумасшедшая сила и от нее могут пострадать другие люди. Вряд ли отравитель – адекватный человек. Если бы речь шла только обо мне – я предпочла бы оставить все это нераскрытым. Разоблачение бывает ужаснее и позорнее, чем само преступление. Мне очень не хотелось бы тащить дальше по жизни такой груз. Но раз надо… Мое твердое мнение: убийц не было со мной на сцене наших судеб. Разве что в партере, если вообще не на галерке. Но тут я вряд ли помощник.
Кажется, только через сутки Оля осознала, что ее мозг все это время работал в режиме компьютерной программы, а она сама как эмоционально развитая личность существовала лишь в качестве фиксирующего устройства. В палате Марины она напряженно слушала ее речь: ощущала, как каждое слово впечатывается в подкорку. И никаких эмоций. Только невероятное напряжение ответственности. То есть она там точно не вникала в сказанное. Потом они с Сергеем оказались в ее квартире. Спустился Кирилл. Включили запись, и Оля заговорила. Долго, без перерыва и запинки она диктовала устройству не свои слова. И во время этого процесса все еще ощущала себя не мыслящим существом, а тупо прибором.
Потом она провалилась в глубокий сон еще до того, как ушли ее соратники или подельники, кто знает, как это теперь называется. Проснулась от того, что над нею стоял Кирилл и спокойно ее рассматривал.
– С возвращением, – произнес он. – С тех пор как ты вырубилась, я уходил к себе и возвращался сюда не менее пяти раз.
– Ну и что? Вы послушали? Что-то узнали?
– Пока мне известно лишь то, что тебя могут забрать в лабораторию
