и страшна запорожская вольница в своём гневе. Иной раз, и кошевого, не на шутку разбушевавшись, без всякого суда зарубить могли. И двое сечевиков, что сопровождали меня на помост в качестве охраны, воспрепятствовать этому никакой возможности не имели.
Ну, а что я хотел? Гаркуша не выжил, совсем немного не дотянув до рассвета. Вот его товарищи, проспавшись к утру, бучу и подняли, всколыхнув сначала свой курень, а затем и всё запорожское войско. Народ запорожцы горячий, порывистый, многие к тому же успели поправить здоровье дармовой выпивкой. Вот и вскипела в разгорячённых головах жажда немедленного суда и расправы над выродком, что посмел их сотоварища подло убить. Даже продолжение разграбления захваченного города, ради такого дела, на время отложили.
Я был на удивление спокоен. Перегорело как-то всё внутри за ту ночь, что суда и неминуемой казни ждал. А то, что казнь в скором времени воспоследует, сомневаться не приходилось. Несмотря на видимость полной анархии, вся жизнь запорожцев подчинялась довольно суровым законам. И за нарушения этих законов следовала не менее суровая кара. Поэтому неудивительно, что за убийство казака, кроме как на поединке, следовало только одно наказание — смерть. Смерть неотвратимая, скорая и беспощадная. И это в мирное время. А во время похода какие-то ссоры между запорожцами были запрещены ещё строже и даже за банальную драку между соратниками, кошевой атаман имел полное право смерти предать. А тут убийство! Да и убил не казак даже, а пришлый! Да он и суда-то казацкого не заслуживает!
Так что теперь вся интрига, на данный момент, строилась лишь вокруг одного вопроса; дойду я до помоста, где казацкие старшины стоят или не дойду, и вынесут ли мне смертный приговор или баловство всё это? Так закопают, да ещё и плюнут напоследок на могилу.
Мда. Хорошо ещё, что своих друзей сумел отговорить, от попытки за меня попробовать заступится. Тут мне Порохня здорово помог, доходчиво объяснив Янису с Аникой, что разгорячённые сечевики их даже слушать не станут. А вот порвать приблудных москаля и литвина за компанию со мной, могут запросто. Другое дело — Тараско. Но и ему бывший куренной атаман посоветовал поперёк батьки не лезть, упирая на то, что сам Бородавка помочь обещал. Если уж у кошевого ничего не выйдет, то молодому запорожцу тем более голову снесут.
Вот только не по плану всё пошло. Не учёл Порохня, что уже с утра напившись дармового вина, часть сечевиков озвереют, и уже по пути на судилище меня покромсать возжелают.
И с этим ничего не поделаешь. Совсем немного мне не повезло. Всего через год пришедший к власти Сагайдачный запретит употребление спиртного в походе. Под страхом смертной казни запретит. И карать нарушителей будет без пощады. Вот только, сейчас, мне от этих знаний ничуть не легче.
— Ты зачем Гаркушу зарубил, свиное рыло? — перегородил мне дорогу дородный казак, дыхнув прямо в лицо перегаром. — Он добрый казак был. Да таких, как ты с десяток супротив него мало будет!
— Да что с ним говорить⁈ — отодвинул пьяного, не дав ему говорить, другой запорожец. — Пускай сполна за смерть Гаркуши ответит! Порубать его прямо здесь, да куски собакам разбросать! Чтобы другим неповадно было на запорожца руку поднимать!
Охранявшие меня казаки благоразумно отвалили в сторону, растворившись в толпе.
Значит, не дойду. С десяток шагов всего до помоста осталось, но не дойду. Я закрутил головой со всех сторон, натыкаясь на хищные, жаждущие моей крови лица и начал мысленно молиться. Вот и всё. Как ни старайся, а от судьбы не убежишь. Суждено было Фёдору Годунову умереть, значит так тому и быть. Сбежав, я только немного отсрочил неизбежное, не протянув даже полугода.
Жалел ли я, в этот момент, о том, что так безоглядно вступился за Настю? Да, жалел. Но не о том, что вступился. Тут, как говорится, без вариантов было. Не мог я девчонку на растерзания озверевшим казакам бросить. Это каким же дерьмом надо быть, чтобы так поступить?
А жалел я о том, что безоглядно это сделал! Не нужно было, эмоциям поддаваться! Гаркуша этот пьян был как нерадивый конюх. Саблю в руках с трудом держал. Включи я тогда голову и мог бы спокойно его обезоружить. Или хотя бы схватку затянуть, а там бы Порохня с Богданом вмешаться успели.
— А ну, отпусти его, — резко оттолкнув вопящего запорожца, из толпы вынырнул Тараско. — Забыл, что мы в походе? Тут лишь кошевому решать, как его казнить.
— А ты куда лезешь? Уйди прочь, пёсья кровь! У, жидовская морда! Толкаться тут удумал⁈
Толпа ощетинившимся зверем сдвинулась ещё плотней, угрожающе рыча. Меня начали тянуть во все стороны, примериваясь, куда половчее ударить.
Всё. Сейчас, порвут. Ещё и друга за собой в могилу утащу.
— Тараско, уходи! Не поможешь ты мне! Пропадёшь только зря!
Тот набычившись, упрямо мотнул головой. Меня ухватил кто-то сзади за волосы, резко дёрнул, обнажая горло.
— Гей, хлопцы. А ну, тащите его на помост. Там кошевой ему казнь заморскую придумал.
Оборачиваюсь на знакомый голос, умудрившийся перекричать запорожскую многоголосицу, встречаюсь глазами с Грязным. Он-то здесь как очутился? Пластом же на галере лежал.
— И то, пускай он эту собаку лютой смерти предаст, — подхватили из толпы выкрик моего боярина. — Посмотрим, что за казнь такая — заморская.
— Тягай московита к кошевому, товарищи. Пускай судит вражину.
— Тащи, пёсьего сына.
Десятки рук, буквально, вынесли меня на помост, вытолкнув под ноги Бородавке. Поднимаю голову, оценивая состав судейской коллегии. Рядом с кошевым атаманом стоят ещё двое: уже знакомый мне обозный старши́на Пётр Сагайдачный и неизвестный мне, ещё довольно молодой запорожец, одетый как простой казак в тёмно-синий кафтан и шаровары. И не подумаешь сразу, что передо мной стоит третий глава похода на Варну, кошевой есаул Григорий Тискиневич. Разве что сабля с богатой гардой, да ещё довольно редкие для этого времени, дорогущие колесцовые пистолеты за поясом, его статус выдают.
Поднимаюсь, чертыхаясь про себя, вновь нахожу глазами бывшего опричника.
Нет. Если я каким-то чудом этот день переживу и к власти всё же приду, быть Василию Грязному возле самого трона. В который раз ведь меня выручает. Да, и мужиком при этом умным оказался. Сообразил, что силой супротив толпы ничего не сделаешь. И на кровожадности этой же толпы и сыграл. Психолог, блин, доморощенный. Но служит мне, не за страх, а за совесть. Вон бледный весь, на ногах
