class="p1">Но, как мне кажется, может быть поздно.
Нас провожает молчаливая женщина старшего возраста.
В палате слишком светло, стерильно и как-то по-неживому холодно.
Рядом со мной Мурат. Видимо, на тот случай, если мне станет плохо. Но, признаться честно, я уже слишком привыкла к потерям, к тому, что мир жесток со мной.
Она отодвигает занавеску.
— Не приходил в сознание? — эхом звучит голос моего спутника.
Женщина поджимает губы, отрицательно качает головой.
“И не придет”, - какой-то страшной истиной сквозит в ее взгляде.
Тогда я делаю шаг вперед и что есть сил сжимаю его руку, вкладывая в этот жест все то, что не могу сказать: “Пожалуйста, возвращайся. Для нас всех, не для меня одной. Хочу камин. Хочу кота. Хочу узнать тебя как человека. Хочу быть твоей женой. Будь моим, пожалуйста”
И на мгновение мне кажется, что Валерий отвечает на мое движение. Веки у него чуть дрожат.
***
Сафонов Валерий
Пищание прикроватного монитора еле-еле пробивается в сознание. Я слишком слаб, но все-таки чувствую.
Кто-то нежно касается моих пальцев, приподнимает руку.
А я даже не могу раскрыть глаза. Ее прикосновения такие нежные и очень важные.
Теплые. Я помню ее запах, но не имя.
Я силюсь что-то сказать и не понимаю, почему меня предало мое тело. Все оно как бесполезный кусок мяса, как мертвое, когда мне так надо…
От ее рук сердце начинает биться чаще.
Мне надо об этом сказать: “Будь рядом. Останься. Не уходи”.
Дай мне еще своего тепла.
Дай мне дышать твоим запахом.
Она вынимает пальцы из моей ладони и я последним, практически зверским усилием пытаюсь их ужержать.
Тщетно.
С ней утекает жизнь.
Такое странное жгучее чувство. Она что-то значила, она связана с кем-то.
Перед глазами вспыхивает образ светловолосого мальчика и все на миг становится понятным.
Влад.
— … Ехать должны… — я слышу обрывки знакомого голоса.
Представляю себе огромного небритого мужика, похожего на полустершееся воспоминание.
Мурат.
Он должен увезти ее.
Ее и сына.
Осознание наваливается как могильная плита. Я сам распорядился так. Им будет лучше, если они будут не рядом.
— Прогноз печальный, — через какое-то время перешептываются над изголовьем, когда моя ладонь лишается даже призрачных капель ее тепла.
Может так и лучше. Так надо.
Я бы оскалился, но сил не хватит на оскал.
Мне говорили, что если я продолжу бодаться, то чего доброго… уйду.
И я уйду.
Теперь, когда я стану ивалидом, я им уже ничем не помогу.
Я все сделал. Я сделал правильно.
Меня вырубает.
Быть может врачи что-то вкололи или это был максимально возможный промежуток, в который я теперь думать могу.
Она поет.
Не знаю о чем, я даже слов не разбираю — вот точно не на нашем языке. Русские слова иногда вырывают меня из забыться чтобы вскоре я погрузился обратно.
Она поет.
Как канарейка на моем окне, когда я был совсем маленьким.
Или как соловей.
От ее слов приятно сжимается сердце.
И я представляю себе горы, луга. Она и бескрайнее зеленое море колишащихся трав.
Я почему-то вижу ее в национальной одежде.
Ведь никогда раньше не задумывался о культуре татар. Что это красиво. Какая она не такая и при этом живая, настоящая.
Вот странно, что можно не знать слов, можно не понимать и при этом передавать образы.
Она мне о солнце. О любви. И дружбе даже может быть.
Как будто хочет сказать: “Возвращайся ко мне”, но очень стесняется признаться в том, что ей одной одиноко.
По ночам я вижу ее глаза. Черные как ночь.
Я слышу как она хохочет.
И даже как зовет.
И где-то в глубине души понимаю, что это трюки гаснущего сознания.
Останусь тут быть может выйду дураком. Она уже на ком-то там женатая. А я — безногий.
Обуза. Для сына и просто так.
Но она все приходит и приходит.
Настырная.
И наконец-то я распахиваю глаза.
В общем-то, это не она. Со мной общается телефон.
Я вижу окно мессенджера на экране и не сразу понимаю, что это не запись. Это прямой эфир похоже.
Она качается в кресле и вяжет.
И наверное по привычке уже поет, глядя на свою работу.
Я рад бы что-нибудь сказать, но губы, язык не слушаются.
Смотрю завороженно на то как Эльвира накидывает петлю за петлей. Я вспомнил имя как только увидел лицо.
Говорят, что оно на самом деле не татарское, а чуть ли не откуда-то с запада пришедшее и значит оно “эльфийка”. Вот так.
Вот вроде бы я не эмоциональный и не сентиментальный, но встретил ее и в телефоне покопался. Зачем этот факт узнал.
Эльфийка моя.
Я даже рад, что она не видит.
Эльвира вяжет маленькую шапочку как для новорожденного ребенка и я любуюсь тем как ловко у нее это получается.
Я приглядываюсь и вдруг замечаю у нее огромный живот.
Беременная! Да быть того…
Телефон как будто почувствовав мое возмущение соскальзывает.
Эльвира исчезает и мне остается только догадываться, не показалось ли мне то, что я увидел.
Мысль об этом жжет.
Мобильный на прикроватном столике начинает надрываться.
Наконец около меня возникает огромный кавказец и тыкает в экран.
— Ну что такое? — сердито говорит он.
— Связь прервалась, — вторит ему ее голос.
Значит все-таки следила, хотя и выглядела такой сосредоточенной, погруженной, словно Мадонна.
— Эльвир, тебе к другому надо готовиться, — обреченно выдыхает Мурат. — А не торчать тут часами у телефона. Оно плохо сказывается…
Молчит.
— Хочу чтобы он узнал…
Мурат шумно опускается на стул рядом со мной и зажимает в огромных ручищах сотовый.
— О том, что у него теперь два наследника.
Так это мой ребенок?!
Мурат отводит взгляд.
— Еще три месяца впереди. Эльвир, ты хоть отдохни немного. Мне больно видеть круги под глазами…
— Так бывает у беременных…
— А сын твой как?
Молчит.
— Надеюсь, хоть кого-нибудь из них проснется. У нас тут отличный дом. Только… папы не хватает и старшего сына.
Возвращаться из небытия очень трудно, но я еще ни разу не отступал тогда, когда у меня была цель.
Каждый день мне удается чуть больше, чем за день до. Особенно когда исчезает Эльвира.
Мурат все так же приходит, но больше говорит с врачами. Они и отчитываются о моих успехах, друг же упоминает вскользь, что девушка в больнице. Не может говорить.
А я не могу ее потерять.
Я загораюсь.
Только не опять.
Я был идиотом, решив, что без меня им будет лучше. Я
