подумала она.
И никому из присутствующих не пришло в голову, что виновато здесь купание в ледяной воде, недоброе наследие предков, всех этих хромых, слабоумных, эпилептиков, щедро украшавших достославное геральдическое древо.
Поэтому каждый согласился с доводами повитухи, особенно же убедительной показалась ее ссылка на щипцы, которые, очевидно, повредили не окрепший еще череп младенца.
– Как по-вашему, могут повторяться эти припадки? – осведомилась Маго.
– Боюсь, что да, мадам, – ответила повитуха. – Никто не знает, откуда берется такая напасть и почему она проходит.
– Бедный крошка! – произнесла Маго во всеуслышание.
Короля Иоанна I отнесли в опочивальню, и все уныло разошлись.
На обратном пути Филипп упорно молчал. Во дворце он увел в свои покои тещу и заперся с ней.
– Вы чуть было не стали королем, сын мой, – начала она.
Филипп не ответил.
– И впрямь, после сегодняшней сцены никто не удивится, если ребенок на днях умрет, – сказала Маго.
Филипп по-прежнему молчал.
– Если его не станет, вам все равно придется ждать совершеннолетия Жанны Наваррской.
– Вот уж нет, матушка, нет и нет! – живо возразил Филипп. – Отныне установление, принятое в июле, больше не помеха. Вопрос о наследнике Людовика решен: таковым стал Иоанн. Между покойным братом и мною будет король, и наследником племянника стану именно я.
Маго с восхищением поглядела на зятя. «Должно быть, во время крестин все это сообразил!» – решила она.
– Признайтесь, Филипп, вы всегда мечтали стать королем, – проговорила она вслух. – Когда вы были еще мальчиком, вы ломали ветки и делали себе из них скипетр.
Филипп приподнял голову и улыбнулся теще, не прерывая молчания. Затем сказал серьезным тоном:
– Знаете, матушка, дама Ферьенн исчезла из Арраса, а вместе с нею и те люди, которых я посылал, чтобы они ее похитили и она не наболтала лишнего… Говорят, ее держат в одном из замков Артуа. Более того, я слышал, ваши бароны этим похваляются.
Маго промолчала, размышляя над словами зятя. Хотел ли Филипп просто предупредить ее о грядущей опасности? Или таким образом выразил свою о ней заботу? А возможно, подтверждал свой запрет прибегать к помощи яда? Или, напротив, намекает, что, коль скоро поставщица ядов в заключении, у нее, Маго, тем самым развязаны руки?
– Но ведь он может погибнуть от второго родимчика, – настаивала Маго.
– Предоставим все воле Божией, матушка, – проговорил Филипп, давая понять графине, что разговор окончен.
«Да, предоставим воле Божией… Или моей? – думала Маго. – Филипп человек осторожный и не будет брать греха на душу, но он меня понял… Больше всего будет хлопот с этим болваном Бувиллем».
Воображение ее уже заработало. Наконец-то впереди забрезжило преступление! И то, что будущей ее жертвой должен был стать невинный младенец, горячило графиню Маго сильнее, чем если бы ей предстояло отправить на тот свет самого заклятого своего врага.
С этого дня графиня Маго начала вероломную, тщательно продуманную кампанию. «Бедняжка-король не жилец на этом свете», – твердила она всем встречным и со слезами на глазах описывала ужасную сцену, происшедшую во время крестин.
– Мы уже решили, что он кончается на наших глазах, еще минута, и так бы оно и вышло. Спросите-ка мессира Гоше, мы с ним были вместе; впервые я видела, чтобы наш храбрец Гоше так побледнел… Впрочем, когда короля будут представлять баронам, каждый сам убедится, что младенец еле жив. А может быть, он уже умер, только от нас скрывают. Не понимаю, чего ради тянут с церемонией и не говорят почему. Ходят слухи, что мессир Бувилль противится потому, что бедняжке-королеве, да хранит ее Бог, совсем плохо. Но ведь королева – это не король.
Близкие к Маго люди, в первую очередь ее кузен Анри дю Сюлли и ее канцлер Тьери д’Ирсон, усиленно разносили эти слухи.
Бароны начинали тревожиться. И впрямь, почему так тянут, почему откладывают торжественную церемонию представления? Крестины, происходившие чуть ли не тайком, чрезмерная бдительность Бувилля, полнейшее молчание вокруг того, что делается в Венсенне, – все это указывало на то, что тут кроется какая-то тайна.
По Парижу ползли самые противоречивые слухи. Король родился калекой, поэтому-то его и не хотят никому показывать… Ничего подобного, граф Валуа велел его похитить и переправил в Неаполь, где король находится в полной безопасности… Нет, королева вовсе не больна, а вернулась к себе на родину…
– Если он скончался, пусть нам так и скажут, – ворчали одни.
– Регент приказал его убрать! – утверждали другие.
– Не мелите чепуху. Не такой регент человек. Просто он не доверяет Валуа.
– И вовсе не регент, а графиня Маго. Она сумеет расправиться с младенцем, если только уже не расправилась. Что-то слишком упорно она твердит, что король не жилец на этом свете.
Зловещий ветер вновь взбудоражил весь королевский дворец. И пока каждый томился под бременем гнусных догадок, грязных подозрений, не щадивших никого и пятнавших всех подряд, регент сохранял невозмутимое спокойствие. Он с головой ушел в государственные дела, и когда с ним заговаривали о племяннике, он в ответ заводил разговор о Фландрии, графстве Артуа и налогах.
Утром девятнадцатого ноября, когда брожение умов достигло высшей точки, многочисленная делегация баронов и ученых мужей парламента предстала перед Филиппом и попросила, вернее, потребовала дать свое согласие на представление короля. И в глазах тех, кто ждал прямого отказа или туманного обещания отложить церемонию, блестел недобрый огонь.
– Но я, мессиры, желаю этого не меньше вас, – сказал регент. – Мне самому чинят препятствия: противится граф Бувилль.
И, повернувшись к Карлу Валуа, который только накануне возвратился из графства Мэн, куда ездил поправлять свои финансы, Филипп спросил:
– Это вы, дядюшка, запретили Бувиллю показывать нам короля в интересах вашей племянницы Клеменции?
Бывший император Константинопольский даже побагровел от дерзкой, а главное, необъяснимой выходки Филиппа и по обыкновению закричал:
– Но, племянник, скажите ради бога, откуда вы это взяли! Ничего я не требовал и требовать не хочу! Я даже не видел Бувилля и давно не получал от него вестей. И возвратился я как раз, чтобы быть на представлении короля. Напротив, я от души желаю, чтобы оно состоялось, и состоялось по обычаям наших предков. Давно пора…
– В таком случае, мессиры, – произнес регент, – мы все здесь держимся одного мнения и хотим одного… Гоше! Вы присутствовали при рождении моего брата… Верно ли, что королевское дитя представляет баронам крестная мать?
– Конечно, конечно, – поспешно отозвался Карл Валуа; он не мог перенести, что с таким вопросом обращаются не к нему – знатоку, а к кому-то другому. – Я присутствовал при всех представлениях; при вашем, менее торжественном, поскольку вы второй ребенок, при представлении Людовика и, наконец,
