о конечности всего земного. Мы с Фарой стояли в помещении размером с кладовую для белья. По рукам у меня побежали мурашки; в комнате – в соответствии с ее назначением – царил леденящий холод. Фара положила стопку одежды рядом с кроваткой, которую я раньше не видела. Она заглянула внутрь и расправила белое одеяльце, края которого были видны из-за бортов.
– Он такой красивый, – сказала она.
Сделав глубокий вдох, я подошла к ней ближе и заглянула в кроватку, где лежал младенец, аккуратно завернутый в пеленки. Он действительно был красив. Широкий лобик казался фарфоровым; густые темные ресницы спокойно лежали на округлых, выпуклых щеках. Только губы выдавали тайну его рождения – крепко сжатые, фиолетовые, словно лепестки нераскрывшегося черного тюльпана.
Фара положила теплую руку мне на плечо, но комната лишь показалась мне еще холоднее.
Я ничего не знала об этом ребенке, и в то же время знала все.
– Он такой красивый, – прошептала я.
Я подумала о своих девочках: наверное, сейчас они накрывают стол к ужину, помогая отцу, и спорят, чья очередь выносить мусор. Обе после рождения молчали несколько страшных секунд; но потом эти секунды прошли, и они закричали. Этот мальчик так и остался безмолвным – прекрасный, словно фарфоровая статуэтка. Я не знала, доведется ли мне разделить подобный момент с какой-то из пациенток, но Фара осторожно подвела меня к нему.
– Спасибо, – сказала я.
Это казалось неправильным, и одновременно очень уместным.
Я оставила Фару в кабинете: ей предстояло распеленать мальчика и одеть в соответствии с пожеланиями родителей, – а я вернулась в палату, где оставила счастливую молодую мать. Прошло всего несколько минут, и когда я распахнула дверь и вернулась в теплую влажную атмосферу палаты, она вряд ли заметила, что я снова тут. Мальчик кряхтел, требуя молоко, и она, смеясь, щекотала его губы соской на бутылочке. Как только он ее отыскал, тут же присосался и громко зачмокал, а молоко потекло у него по подбородку к шейке. Я улыбнулась, радуясь его аппетиту, а молодая мать подняла глаза и улыбнулась мне в ответ. Она не знала, куда я ходила – как побывала в сумраке, пока она наслаждалась появлением малыша, принесшего с собой любовь и свет, – и так оно и должно было быть.
Звук
Существует звук, который женщина издает, когда ей говорят, что ее ребенок умер.
Это звук, который не пожелаешь издать никому, равно как не пожелаешь и услышать, но акушерки с ним хорошо знакомы.
Этот звук одновременно и человеческий, и нет. Рот открывается, но из него вылетают не слова. Один только этот звук: крик чайки, роняющей раковину на скалистом берегу, рев оползня, стон айсберга, который оседает, рассыпаясь немыми белыми глыбами, в бездонную черноту океана.
Этот звук одновременно сильный и бессильный. В этот момент, когда у женщины земля уходит из-под ног, и она проваливается в черную дыру, к ней приходит страшное знание о том, что естественный порядок вещей – сплошная ложь, а земное притяжение – иллюзия. С этого момента ничто уже не будет ни правильным, ни справедливым. Звук, который она издает, это единственное, что привязывает ее сейчас к земле. Он такой же, как любовь, которую она уже испытывает к ребенку, чьи глаза никогда не откроются, – мощный, всепроникающий и не имеющий конца.
Этот звук эхом отдается от бледно-зеленых стен комнаты без окон, в которой находится женщина, когда получает страшную новость. Он разносится по длинным низким коридорам больницы, летит по парковке, по широкому шоссе, забитому машинами, по городским улицам и проспектам.
Он продолжает звучать весь день, и на следующий, и потом тоже. Он сквозит в этих словах, на этой странице, в ваших пальцах, в вашей голове.
Она пришла на прием, потому что заметила кровотечение. Пару пятен на трусиках утром после сна. Потом еще несколько, когда зашла в туалет на работе, потом – какой-то сгусток. Она пришла бы раньше, но уже отпрашивалась несколько раз с работы в последнее время по разным поводам и знала, что ее босс разозлится, если сказать ему, что ей надо уйти посреди обеда ради какого-то, как он выражался, «дурацкого осмотра». Поэтому она сначала рассчитала все столики до последнего, собрала скудные чаевые в карман своего фартука и только тогда отправилась в больницу.
А может, она пришла, потому что не чувствовала шевелений ребенка с прошлого вечера. Она посмотрела в Google, что можно сделать, перепробовала все приемы с сайтов и форумов: стакан холодной воды, громкую музыку, шоколадный батончик, чашку кофе. Позже, уже после больницы, когда она вернулась домой и погрузилась в бесконечные размышления о причинах случившегося, больше всего она жалела об этом несчастном кофе, хотя отец ребенка и объяснял ей, что это тут ни при чем, и она не виновата.
А может, она пришла просто потому, что вдруг поняла – что-то неладно. Ей ужасно не хотелось звонить в больницу. Раньше она звонила по любым поводам, пока наконец какая-то акушерка не дала ей однозначно понять, что она тратит ее драгоценное время, но просто у ее сестры в прошлом году была замершая беременность, и она никак не могла прогнать черные мысли у себя из головы. Вот она и позвонила. И пришла. И что-то действительно оказалось неладно.
Может, это ее первый ребенок. Или третий. Может, у нее уже было два выкидыша, или четыре, или ни одного. Она мечтала об этом ребенке, перезаложила дом ради четвертой попытки ЭКО и, наконец, оно сработало, и она была уже на тридцать седьмой неделе – так близко. Она делала все правильно, прочитала все книжки, разрешила своему партнеру только сейчас собрать кроватку и распечатать коляску для ребенка. И вот теперь – когда все закончилось, и они прошлой ночью разломали кроватку, превратив ее в груду дощечек, – коляска по-прежнему стояла в потемках в прихожей, словно горбатый скелет среди сумок и сапог.
А может, она и не хотела ребенка, почти не знала его отца, собиралась сделать аборт, но мама ее отговорила, обещала помочь, сказала, что они вырастят малыша вместе. Теперь, после всего, она винила себя. Винила свою мать. Не знала, что ей думать.
Она была высокая, со светлыми волосами. Приземистая, крепкая, курящая и пьющая. Поклонница йоги, рыжеволосая сторонница веганства. Ваша двоюродная сестра, подруга, девушка, с который вы общались в школе, соседка по парте. Та женщина, что попадалась вам по утрам на остановке, – вроде бы она выглядела беременной, но потом оказалось,
