сами знаете, чего только в голову не взбредет. Мне вот взбрела мысль о книге, о чем-то художественно цельном, о некоем смысловом и эстетическом единстве. Я жаден не до денег, я жаден до воплощения. Запад же не воплощает художника. Его не интересует художник и его образ, как целое. Запад легко и с готовностью потребляет художника по частям. Не дать себя консумировать, то есть, не дать разобрать себя и потребить по частям, как еще одну пикантную приправу к столу пресных блюд цивилизации, – вот где прорезалась моя жадность. Итак, мысль о книге пришла. Она тут же ушла, но позже вернулась и уже не уходила, а проступала все отчетливей, как мысль о спасении моего художественного мира. В какой-то момент я впервые задумался о заглавии. Думал недолго, минут пять. Заглавие «Homo Erotikus» выскочило из головы с категорической однозначностью принятого решения. То, что я рисую, не есть ни смакование эротики, ни отвержение ее. То, что я рисую, есть состояние «Homo Erotikus». Это гомо сапиенс, искривленный в пространстве эротического плотоядия. Я нашел своё искривление. Оно зовется «Homo Erotikus». С тех пор идея вынашивалась почти подспудно, без надежд обратиться в замысел. Я уже говорил, что замыслами не живу. Только повседневностью. Рисунки множились, мир homo erotikus ширился, разветвляясь и обретая структуру. Настал момент, когда я принялся размещать листы в последовательности, отыскивая их внутренний порядок и смысловую закономерность. Книга рисунков предстала передо мной в пяти частях:
1. Faces of desire (Лица желания),
2. Faces of pleasure (Лица наслаждения),
3. Faces of violence (Лица насилия),
4. Dreams of longing (Сны тоскований),
5. Symbolism (Символизм).
Я многократно возвращался к папкам, в которых хранились листы, постепенно дешифруя свои графические импровизации, давая названия и толкования рисункам. Повторяю, надежд на воплощение не было. Это был даже не воздушный замок. Ну, разве что, попытка начертить на воде его проект.
Ел. Ф.: Видимо вы чертили по очень тихой воде, если из водяного проекта возник не только воздушный замок, но, в конце концов, совершенно конкретная книга?
Б.Л-Б.: А жизнь и есть тихая вода. Надо только иметь терпение достаточно долго чертить по этой воде веточкой бескорыстной мечты!»
Ел. Ф.: Ну и как же все это, в конце концов, реализовалось?
Б.Л-Б.: Я, видите ли, большой разговорник. Да вы и сами, наверно, уже заметили. И как большой разговорник, я много говорил о представшей моему воображению книге. Говорил с друзьями, говорил со всеми, кто интересовался моими рисунками. Говорил, говорил, а потом судьба даровала мне жизнь в Италии, и тема заглохла. Я занялся совсем иными делами, на меня обрушились итальянские впечатления и новые стихи, а рисунки и мысли о книге, ну… позабылись как-то. Но кого-то я, все-таки, видимо заразил. Кого-то из тех, кто не только живет замыслами, но имеет привычку их осуществлять. Спустя три года раздался телефонный звонок, который в одночасье превратил укромный уголок моих остывших мечтаний в строительную площадку. Голос был очень живой и знакомый по германскому прошлому, а немецкая речь – очень лаконична: «Тот твой рассказ об эротической книге не забыт. Рассказ красочный, но чего-то ему не хватает. Так вот теперь я желаю увидеть, как выглядит эта книга в реальности!» Так он сказал и дал деньги на издание. И только имя свое упоминать запретил. Ну, я и не упоминаю.
Ел. Ф.: Решение издавать книгу в Италии – это ваше решение?
Б.Л-Б.: Да. Художественные вопросы лучше решать с итальянцами. Они скорей понимают, чего ты добиваешься. Впрочем, помощь издательства была сугубо материально-техническая. Книгу от начала до конца я проектировал сам. Они лишь помогали мне в подборе материалов и в решении технических задач, терпеливо принимая мой метод проб и ошибок, и не слишком раздувая мои затраты».
Ел. Ф.: А как отнеслись итальянские издатели к содержанию вашей книги? Вас не тревожило, что могут и отказаться издавать такое?
Б.Л-Б.: Ещё как тревожило! Но лишь до первого визита в издательство. Реакция на рисунки была совершенно спокойная и деловая. Запад уже нельзя ничем смутить. Нет, вру… всё-таки можно. Один-единственный раз, правда, но всё же был мне задан вопрос. Главный редактор начал так: «Разрешите вас спросить, я задам вам только один вопрос, но трудный!». Я внутренне напрягся, но наружно изобразил полный релакс: «Да ради Бога!»
И он спросил: «Скажите, вот откуда в ваших рисунках это недвусмысленное и острое чувство греха?» Тут я выдохнул с облегчением. И с радостью. Значит, есть в «Homo Erotikus» что-то от раскаяния гомо сапиенс. Тогда мне это казалось очень важным.
Ел. Ф.: А сейчас?
Б.Л-Б.: Сейчас мне кажется преувеличенной моя озабоченность обязательно быть на правильной стороне морали.
Ел. Ф.: Вы хотите сказать, Борис, что уже не заботитесь о моральности того, что делаете?
Б.Л-Б.: Есть у меня стихи, Леночка, собственно, фрагмент поэмы, который короче и лучше всего ответит на ваш вопрос:
Или хочу я слишком много
или сужу уж слишком строго,
а всё приюта не найду
в саду общественной морали.
Нет на Моисеевой скрижали
слов для меня…
Ел. Ф.: Да вы анархист, Борис!
Б.Л-Б.: Не будем об этом, Леночка! Я таков, как есть, и не всегда в восторге от себя.
Ел. Ф.: Ладно, вопрос снимается. Когда книга вышла в свет, какова была реакция на нее на Западе?
Б.Л-Б.: У тех, кто видел книгу, реакция однозначно восторженная. Что же касается коммерческой судьбы издания, то тут все еще только начинается. Думаю, что моя книга – в принципе штука элитарная. Да и не слишком меня волнует график продаж. Меня значительно больше волнует, как будет принята книга в России, ибо, как я уже говорил, все, что делаю, я делаю для России, то есть, обращаюсь к русскому читателю, адресуюсь к русскому зрителю. Западный человек, особенно итальянец, очень чувствителен к изящному, он всегда замечает красоту и бурно на нее реагирует. Русский человек тоже чувствителен к красоте, но он еще чувствителен и к смыслу, он ищет значения и требует ответа на вопрос «что?», а не только «как?». Именно поэтому мне важна реакция русского зрителя, даже если я и опасаюсь, что могу подвергнуться осуждению. Опасаюсь же я, видимо, оттого, что и сам чувствую некоторую вину, не знаю, побороть это чувство я не в силах. Может быть, вопреки моему «анархизму», это и есть раскаяние гомо сапиенс за грехи «Homo Erotikus»? Во всяком случае, книга моя правдива. В ней выразила
