покорно внимали каждому его слову. Он осматривал нас, как покупатель осматривает на базаре вола или корову.
Когда старец крикнул: «Амуда!», один из аборигенов подошёл ко мне и каменным ножом сделал надрез на моём предплечье. Старец ткнул пальцем в рану, вымазал в крови и неожиданно для меня дочиста облизал его. Затем повернулся к племени и что-то пафосно прокричал.
Это же он проделал с господином Крофтом. Но когда старец попробовал его кровь, глаза его закатились под веки, он яростно затопал худыми ногами, истерично замахал руками и разразился долгой болезненной рвотой.
Племя недовольно заголосило.
Двое туземцев взяли господина Крофта подмышки и поволокли обратно к яме, мне же накинули на шею плетёную верёвку и затянули так, что я едва не потерял сознание.
Меня притащили на берег, как раз напротив той бухточки, в которой я вас нашёл. Длинными верёвками они привязали обе мои руки к деревьям и распяли как Христа. Я думал, они привели меня убивать, но они просто взяли и ушли.
Так я стоял под жарким солнцем, пока не ушёл в небытие.
Очнулся я оттого, что лежу на песке, а мои руки свободны. Лишь привязаны концы верёвок. Кто-то перегрыз их. Ума не приложу, как это случилось. Полагаю, моим спасителем должен быть зверь с хорошими и крепкими клыками. И побрезговавший моей плотью.
Удивительное дело. Хотя на этом острове удивление — обычное состояние чужака.
Как бы то ни было, я обрёл свободу.
Адаптироваться к диким условиям мне как профессору естествознания, специалисту в биологической антропологии и почётному члену Индийского антропологического общества, не представляло труда. Молодость я провёл в экспедициях. Ногами обошёл сотни километров навесных мостов штата Мегхалая. Спал в палатке в Тарских песках и в субтропических лесах Гималаев. За годы странствий я многое повидал и многому научился.
Еда здесь повсюду. Сложнее с водой. Единственный пресный источник течёт рядом с поселением аборигенов. Но как видите, я и к этому приспособился. Пью «древесное молоко», собираю утреннюю росу. Скоро начнётся сезон дождей.
Поначалу я боялся, что туземцы начнут меня искать, но потом сообразил, зачем им привязывать меня у вулкана, чтобы после организовать поиски? Ерунда. На что-то они рассчитывали. Или я был подарком кому-то. Их божеству? Диким зверям?
Это подвигло меня проследить за жизнью племени.
На вторую ночь, исследуя берег, я наткнулся на их каноэ. Я ждал в засаде до утра.
С рассветом на берегу показались люди. Они сели в лодки и отплыли далеко в море. Вернулись к ночи полные рыбы. Я проследил за ними до лагеря.
Сверху лагерь просматривался хорошо. Немного, штук двадцать хижин, расположены на широкой песчаной поляне. Посреди большой валун — место вече. Вдалеке несколько ям накрытых бамбуковыми решётками. Нас с господином держали в таких.
В стойбище кипела жизнь. Женщины носили корзины с плодами, мужчины разделывали принесенный улов.
Когда солнце спустилось за кроны деревьев и туземцы зажгли факелы, я собрался уходить. Но недоброе предчувствие остановило меня. Внутренний голос приказал мне ждать.
Синтенельцы привязали факелы к воткнутым в землю копьям, образовав огненное кольцо вокруг валуна. Появились несколько людей с барабанами. В руках они держали коренья в форме булав и этими колотушками отбивали ритм. Люди выходили из хижин. Не заходя в огненный круг, они скапливались вокруг. Если это было всё племя, их было не более полтораста человек. Они готовились к какому-то обряду, и моё любопытство как учёного-антрополога пересилило страх быть пойманным.
А потом в круг ввели женщину.
* * *
Они усадили её на валун.
Её распущенные белые пряди ниспадали к пояснице. Безумный взгляд пустых глаз. Казалось, в них отсутствуют зрачки. Лицо походило на маску благодаря густым белилам, покрывавшим лоб, уши и нижнюю часть шеи. Обнажённое тело, усыпанное с головы до пят блестящей пудрой, неестественно и броско горело в свете частоколом опоясавших поляну факелов. Той бедной женщиной была миссис Крофт.
Монотонно завораживающе бил тамтам. Двадцать рослых атлетически сложённых аборигенов с поднятыми вверх руками склонились на колени и низкими утробными голосами вторили барабанному бою:
— Хо… хо… хо…
Их взмыленные спины сгибались в такт гулким ударам, а ладони едва коснувшись земли тут же, как испуганные птицы, взмывали ввысь. Мрачные тени блуждали в зарослях. Факельные блики то и дело озаряли затянутый сизым дымом красный как кровь песок. Запах потных человеческих тел перемешивался с наркотическим дымом костров.
Из темноты выплыла сутулая долговязая фигура. Человек не шёл, он крался, судорожно пригибаясь в такт ударам тамтама, и безостановочно тряся огромной, непропорциональной телу, круглой головой. Был он совершенно гол. Его блестящая, будто сдобренная маслом кожа красовалась росписью из длинных белёсых узоров, схожих на замысловатые иероглифы или витиевато переплетённое змеиное кубло. Запястья его рук и лодыжки ног украшали множество железных колец. На широкой груди сверкал медальон — до блеска отполированная шестерёнка. Только когда человек вышел на свет, стало понятно, принятым за невообразимо огромную голову, на самом деле оказался медный шлем от трёхболтового водолазного костюма времён Второй Мировой войны. Из боковых иллюминаторов торчали кабаньи бивни.
Над прогалиной взошёл серебряный диск луны, и вокруг сразу стало светло как днём. Свет озарил «пьедестал» с неподвижно сидящей на нём женщиной, и лунная её тень медленно поползла по земле, укорачиваясь и сливаясь в одну темную, заостренную к вершине чёрную дорожку.
Аборигены притихли и расступились. Человек в скафандре встал на край тени и расправил плечи. В этом долговязом островитянине было не менее двух метров росту. Он протянул руки к лунному диску, как бы взывая к нему, и в этот миг за спиной у несчастной всполохнуло белое пламя, и воздух наполнился стойким пряным ароматом. Огненные языки, поднимались ярким столбом вверх, и казалось, соприкоснувшись с лунным диском, немедля падали вниз, растворяясь в радужном свечении.
Раздался душераздирающий крик. За ним ещё и ещё. И вот уже возгласы всего племени слились воедино с мерными ударами тамтама. Племя будто требовало действий.
Человек в скафандре обошёл пьедестал, склонился над свечением и развёл в стороны руки, жаром наполняя себя. Толпа взревела фанатичными голосами. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, под благодарные возгласы сородичей, колдун завёл дикую песню. Он пребывал в трансе. На ладонях его распростертых рук появились два предмета: большая глиняная чаша и каменный нож.
Аборигены расступились, образовав широкий круг. Из зарослей отделялись тени, и островитян становилось всё больше. Колдун выжидал, пока всё племя не обступит его. Рослые мужчины, женщины с детьми на руках, сгорбленные старики, ссохшиеся старухи — все
