потупилась Людмила.
Филипп думал об Агнии. Что с ней делать? Когда молчать уже было нельзя, проговорил глухо:
– Людмила, вы звоните. В любое время суток. Без всякого стеснения, звоните.
– Спасибо, доктор. Надеюсь, это больше не повторится.
– Просто так звоните, – улыбнулся Филипп, – рассказывайте, как все хорошо, как живете…
– Думаете, будет хорошо? – вопрос прозвучал иронично и безнадежно.
– Самая темная ночь – перед рассветом, – уверенно проговорил Филипп, – перед рассветом.
Ник Ник, как всегда, зависал у телевизора. На этот раз мелодрамой какой-то заинтересовался душещипательной – отметил доктор Воздвиженский.
– Николай Николаевич, вам не скучно одному? Может быть, вас к кому-нибудь переселить?
– К кому? – возмутился старик. – К этому симулянту что ли? Да я его побью! Вот когда я в армии служил…
Николай Николаевич осекся, посмотрел на доктора испуганными, виноватыми глазами.
Филипп смущенно молчал, опустив голову.
– Филипп Алексеевич, какие-то, знаете, проблески появились…
– Это хорошо, – сказал Филипп, – это очень хорошо. Я к вам еще сегодня зайду.
«Все меня сегодня обманывают, – думал Филипп, разыскивая тетю Раю, – а может быть, не сегодня только? Просто сегодня я это заметил. Все врут мне! Горько и обидно! За что? Разве я не стараюсь им всем помочь? За что они так со мной?»
– Тетя Рая, вы не замечали? Николай Николаевич вспоминать стал…
– Да помнит он все, – санитарка участливо погладила Филиппа по плечу.
– То есть?
– Домой просто не хочет. Здесь все лучше, чем в пустой-то квартире. А у нас – коллектив! Если душа болит – значит, есть у человека душа. Вот поэтому и хорошо здесь, среди душевнобольных, Ник Нику.
– Вы все знаете? Давно? – спросил потрясенный Филипп.
Тетя Рая вздохнула, скрестила на груди руки, смотрела на доктора, как на бедолагу какого несчастненького, умом обиженного.
– Ладно, пусть поживет еще здесь, – выговорила, наконец, – не обеднеет государство тарелку супа налить. Задолжало оно нам, старикам.
Филипп кивнул:
– Только не говорите тогда уж никому.
Тетя Рая кивнула в ответ.
Филипп уже пошел было, но обернулся:
– А Вениамина выписывать?
– Да пусть еще печенку прочистит… хоть несколько дней.
Филипп безнадежно махнул рукой. В ординаторской Зоя раскладывала таблетки по подписанным сотам. Листва за окном покачивалась от ветра, и солнечные зайчики играли на стене, повторяя ее движения.
– Зой, налей мне чайку. Раиного успокоительного. Что-то тошно мне сегодня.
– Из-за Агнии? – не поворачиваясь, спросила медсестра.
– Из-за всех.
– Чем вас порадовать, Филипп Алексеевич?
– Ничем.
– Ухожу, – покорно сказала Зоя и двинулась к двери.
– Подожди, посиди со мной. Просто посиди.
Зоя покорно села, вскочила тут же.
– Самое главное-то!
Налила чай в кружку, протянула Филиппу.
– Зой, скажи мне честно. Я плохой доктор?
– Да нет. Нет! С чего это вы, Филипп Алексеевич?
– Ты меня не обманываешь?
– Конечно, нет, не обманываю. Что случилось-то?
«Какую я себе жену представлял? Милую, добрую помощницу, – думал Филипп. – Почему тогда не Зоя? Да, еще любимую. Вот здесь вопрос. Почему тогда Зоя? Зачем тогда ты с ней спишь? И с удовольствием при этом. Вот так ненужные сущности и множатся».
И еще Филипп подумал, что пришел он в совершенно чужую и не нужную ему жизнь, потому что так сложилось, и от него теперь ничего не зависит. «Меня выбрали, как шамана Севу». Но все же попытался отогнать грустные мысли. В конце концов, тетя Рая права – каждый человек хочет счастья, и у каждого человека свои представления об этом счастье. И нечего демонстрировать при этом свою кислую, недовольную морду.
Натянул радостную улыбку. «Автоматический человек, – подумал про себя, – шаманы в состоянии измененного сознания творят свою магию, а я вообще без сознания действую».
Филипп глотнул чаю, посмотрел рассеянно на медсестру и ничего не ответил.
Симулянт Костя Трофимов при виде доктора замахал руками, ловя несуществующих мух. Приговаривал при этом:
– Насекомые, насекомые, все насекомые, все-все. И вы, вы – насекомое. И я!
– Бросьте, Константин, – устало пресек комедию Филипп, – на вас пахать надо, а вы тут букашек-козявок ловите. Мужик вы или кто?
Трофимов замер на секунду, потом вскочил на кровать, запрыгал на пружинящем матрасе.
– А если, а если, если вы мне справку не дадите – я с собой покончу! Да! Да! Да! Перестреляю всех! Мне оружие ведь дадут? Если вы меня в армию отправите? Так вот – всех перестреляю, кого смогу, а потом себя застрелю! Все насекомые! Все-все!
Филипп полюбовался брезгливо на скачущего, вышел из палаты. Вот что с ним делать? А вдруг с ним и вправду что-нибудь в армии случится? Нельзя его с такими мыслями в армию отправлять. Там ведь, действительно, оружие, и это не шутка. Советоваться надо! Филипп набрал телефон Аркадьева.
– Да, – сказал профессор, выслушав про насекомых, – «страх» – значит «сторож». Однокоренные слова.
– И что мне делать, Илья Борисович? Липовую справку ему выдать?
– Слышали, что советскую психиатрию называли карательной? Так вот, тогда разные люди в психушки попадали. Одного диссидента я лично видел во Владимирском централе – в полном шизофреническом распаде, в слюнях и соплях. Он потом в эмиграции уже громче всех бочку на психиатров катил. Кстати, плохо кончил – на педофилии был пойман. Но и другие случаи, конечно, были. Мне коллеги рассказывали, что отправляли в психиатрические лечебницы здоровых. Выбор такой стоял перед врачами: интеллигента к уголовникам отправить на зону или в больничку, где все же режим помягче, публика поприличнее. Непростой выбор. Может быть, его обследовать, новобранца вашего? По полной? Найдется какое-нибудь плоскостопие?
– Идея! – вздохнул с облегчением Филипп. – Нет здоровых – есть недообследованные! Но он парень молодой…
– Знаете, с тех пор как увеличили реанимацию младенцев при родах с четырех минут практически до бесконечности – молодое поколение хлипкое пошло. Грех мне, как врачу, так говорить, но от фактов не уйдешь.
– Но у него, вроде, роды были без отягощения, то есть у его матери.
