хлопает позади нас. Мы одни на школьной парковке, хотя я уверен, что
ненадолго. Всегда есть опоздавшие. Дождь удержал всех остальных внутри, и нам удается
проскользнуть в машину Деклана незамеченными.
Эмма проскальзывает на переднее сидение и опускает рюкзак на пол.
– Это не то, что я ожидала. Это какая-то классическая модель?
– Да. Charger. Вся его гордость и радость. Он сам ее собрал. – И он отдал мне
ключи как ни в чем не бывало.
Вина грызет меня. Деклан никогда бы не стал скрывать от меня чего-то подобного.
– Твой друг?
– Деклан. – Я поворачиваю ключ, чтобы завести мотор и включить отопление.
Дождь наполнил воздух прохладой. От нашего дыхания запотевают стекла.
– А та девушка... его девушка?
– Джульетта. Да.
Эмма достает новый платочек из пачки, затем опускает козырек. Должно быть, она
ожидала увидеть зеркало, но его там нет. Она захлопывает козырек и включает
фронтальную камеру на телефоне. Она морщится своему отражению и выключает
телефон.
– Ты сказал, они встретились, переписываясь друг с другом?
– Вроде того. – Это похоже на преднамеренное увиливание от всей этой истории
насчет поплакаться в мою жилетку, но я могу подыграть ей. – Дек попал в неприятности в
прошлом году, – говорю я. – Ему пришлось отрабатывать на общественных работах на
кладбище. Джульетта писала письма своей погибшей матери, и он начал отвечать ей.
Эмма поворачивается ко мне, выпучив глаза.
– Типа, притворяясь ее мамой?
– Нет! Нет, вовсе не в этом смысле. Просто... ответил ей и написал о том, что знает, каково это терять близкого человека. – Я медлю. – Его сестра погибла, когда нам было
тринадцать лет. Его отец был пьян и разбил машину.
– Вау. – Эмма сминает платок в кулаке и таращится на лобовое стекло. – Каждый
раз, когда я начинаю жалеть себя, я осознаю, что есть люди, которым еще хуже. И тогда я
чувствую себя настоящей сволочью. – Еще одна слеза скатывается по ее щеке. – А потом я
чувствую обиду, и чувствую себя еще большей сволочью, за то, что обижаюсь.
– Жизнь – не соревнование.
– Мои родители разводятся. Они не мертвы. Нет никакого соревнования.
Я резко поворачиваю голову. После всех пролитых слез, она так запросто бросает
эти слова.
– Они – что?
– Разводятся. Я не хочу об этом говорить.
– Погоди. Что слу...
– Я же сказала, что не хочу об этом говорить.
Кажется неправильным оставлять эту тему висеть невысказанной.
– Ты только узнала этим утром?
– В субботу вечером.
– В субботу вечером, – выдыхаю я. Мне приходится отвести взгляд. – После?
– После того, как ты сказал мне уйти? Да. После этого.
Эти слова бьют меня с прицельной точностью. Сегодня я в контрах с любым
встретившимся мне человеком.
– Я не... я не прогонял тебя, Эмма.
– Ты не говорил мне, что твои родители темнокожие.
Комментарий бьет меня под дых. Почти невозможно разгадать тон ее голоса, потому что он полон эмоций от других вещей. Я не уверен, обвинение это или вопрос.
В то время, как мое усыновление усмирило что-то внутри меня, иногда мне
кажется, что оно вызвало массу негодования у окружающих. Будучи приемным ребенком, я был лишь временным ребенком, навязанным им соцопекой. Но как усыновленный
ребенок, я был выбран ими.
Я помню как однажды вечером я делал домашнее задание, а Джефф и Кристин
пригласили одну пару на ужин. Они упомянули, как они волнуются перед усыновлением.
Они, вероятно, не знали, что я мог их слышать... а может, и знали. Но услышать эти слова, знать, что я был желанным – это был сильный момент.
Мужчина, который пришел на ужин, спросил: «Разве не было темнокожих детей
для усыновления?»
И это тоже был сильный момент.
Они не знают, что я подслушивал. Я помню их ответ о том, что я был ребенком и
что это все, что имело значение. Я был ребенком, который нуждался в них, конкретно в
тот самый момент. Эти слова засели в памяти еще глубже. В то время я был слишком
смущен, чтобы затронуть эту тему. Слишком обеспокоен, чтобы упоминать об этом, как
будто этот комментарий был необходимым напоминанием, и усыновление могло
сорваться.
Но это случилось. И они никогда больше не приглашали ту пару на ужин.
Уверен, тот человек был не единственным, кого удивляла наша семья.
Дверь школы распахивается, и выходит женщина, спеша под дождем, держа над
головой книгу.
Искорка страха зарождается у меня в груди. Я никогда раньше не прогуливал
занятия.
В то же время в темном уголке моего сознания зарождается любопытство по поводу
того, что бы произошло, если бы меня обнаружили.
– Мы не можем здесь сидеть, – говорю я. – Ты не против, если я поеду?
Эмма пристегивает ремень, что, как я понимаю, служит достаточным ответом.
– Ты умеешь ездить