– Да? – отвечает практически сразу. Ждала? Улыбка вновь растягивает губы.
На языке пошлости. Тебе понравилось? Давай обсудим в подробностях. Но не давлю, осторожничаю. Потому что в ответ снова может прилететь что–то типа «извращенец».
Вздыхаю.
– Как дела, Юль? Что делаешь? – в обход идем дорогой долгой.
– Собираюсь пообедать.
Интонации у нее какие–то не такие.
– Что–то случилось? – спрашиваю.
– Нет. Тоесть, да. Кстати, ты сдал?
– Да. Вот только что. Допуск к экзаменам есть, всё нормас. Так а что с голосом–то? – Прошибает от опасных мыслей. Ночью старался помнить об осторожности, но иногда из головы вылетало. – Юль, мы... не повредили ничего там?
– Нет, всё хорошо. Моя вагина счастлива, а матка по–прежнему беременна. Родители узнали, Матвей. Они заподозрили из–за того, что в туалет часто бегаю. Думали я заболела чем–то, полезли по шкафам, нашли витамины. Короче, я во всем призналась. Куда уже тянуть. Мы весь день разговаривали, на учебу папа свозил и домой.
Вот знал, что нужно было признаться раньше. Сейчас некрасиво получается.
– Давай я приеду? – Смотрю на часы, считаю время.
– Не нужно. В смысле, не сейчас. – Испуганно.
– Я могу тебя забрать и отвезти к себе.
– Нет. В смысле, спасибо за предложение, Матвей. Я побуду с ними. Ты пока не приезжай. Папе надо как–то отойти. Я не хочу, чтобы вы еще сильнее поругались.
Руки опускаются. Молчу, она тоже молчит.
Наконец, произношу:
– Юль, у нас всё по плану? Ты помнишь, что мы лучшие друзья?
– Да, конечно. Я тебе потом позвоню, хорошо? Мне тут... надо, в общем.
– Я на завод на четыре часа. Вечером можем съездить посмотреть обои, мебель.
– Спишемся. Целую.
Она сбрасывает вызов. Смотрю на телефон пару секунд. Пихаю его в карман. Сжимаю крепче щетку. Продолжаю стряхивать снег. С силой. Нервно. Когда работа закончена, понимаю, что не удовлетворен. Размахиваюсь и впечатываю несчастную щетку в сугроб. Потом раскапываю и убираю в багажник.
Забираюсь в салон, ежусь от холода: тачка прилично остыла за это время. Вновь достаю мобильный.
Появились непрочитанные сообщения от Виктора Арсеньевича, Юлиного отца. Открываю и впериваюсь глазами в фотографии. Юля на последнем звонке в белом фартуке, с двумя хвостиками и бантами. Тощая, счастливая. Я там тоже был, но со мной мало фотографий. Стоял позади.
И текст:
«Она тут на два года младше, чем сейчас. Как бы ты себя повел на моем месте?»
Щеки пылают. Мешкаю. Пульс ускоряется. Что тут скажешь? Это тебе она дочка и пожизненно ребенок, а мне... кто она мне?
Отлично помню выражение лица Виктора Арсеньевича в то утро, когда приперся в гости пьяным. С розой этой, Господи прости. Виктор Арсеньевич дверь открыл, оглядел меня с ног до головы. Обалдел. Шаг назад сделал. И трех месяцев не прошло, как я заверил его, будто всё конечно. Аховая ситуация. Что там скажешь?
Я развел руками широко и честно признался:
– Люблю.
Шах и мат. Безвыходная ситуация.
Он почему–то промолчал. Я же сам себя презирал за то, как беспомощно это славное слово прозвучало. Как крик умирающей, мать ее, души.
Пишу ему сейчас:
«Всё будет нормально. Я приеду и поговорим».
«Не сегодня».
«Когда?»
«Я хочу, чтобы ты исчез».
«В смысле сдох?»
«Желательно пару лет назад».
Твою мать.
Злит и бесит. Ладно. Выруливаю с парковки. Сам невольно вспоминаю вечер, когда произошло зачатие. Мы с Захаром неудачно купили тачку, я уже понимал, сколько денег теряю. Юля же только и жужжала о своих первокурсниках, которые бесили неимоверно! Все вечера проводила за репетициями.
Останавливаю машину на светофоре и опускаю голову. Если бы приезжал к ней, если бы слушал, участвовал, всё могло бы быть иначе. Если бы сорвался и приехал после той эсэмэс. Если бы...
Не было бы дикой ревности. Не было бы ее криков о поцелуях с другим, которые взбесили. Не было бы самих этих поцелуев. Бешеного напряжения и опрометчивых поступков.
Почему я не спал с другими?
У нас с Юлей разные темпераменты, теперь это уже очевидно. Редкие измены пару раз в месяц вполне могли бы спасти ситуацию. Выпустить пар, попробовать в сексе то, что в отношениях было недоступно. Чему–то научиться, набраться опыта.
Перед своей девушкой же продолжать делать вид, что «изврат» не нужен, и что я выше этого. Играть по ее правилам, в то же самое время иметь этого изврата выше крыши, подкармливая демонов.
Так почему же «нет»?
Трудно ответить. Я не строю из себя святого и никого не осуждаю. Порывы были постоянно. Но вот почему–то кажется, что эти самые порывы в любых, даже самых крепких отношениях — норма. Важно то, гасятся ли они. Обрубаются ли на корню.
Нельзя запретить себе хотеть красивое тело. Реагировать на него. Это само собой происходит, физиологическая реакция. Но можно запретить себе это тело трогать и трахать.
Ради того, чтобы любимая девушка чувствовала себя особенной. И самое главное – защищенной. Чтобы была уверена: ты не принесешь ей заразу, не предашь, не ранишь. С начала наших отношений я никого не целовал. Не пробовал. Не трахал. Табу.
Смотрел — да. В голове прокручивал — было. Взвешивал — сотни раз.
Но не стоило. Ни единого раза это не стоило потери.
По сути верность — это ведь всего лишь выбор. Не существует людей со сверх силой воли или рожденных без оной. Просто у нас у всех по–разному расставлены приоритеты. Не трахать другую бабу — это не подвиг. Это лишь выбор не предавать свою. Чтобы ни случилось. Как бы больно не было. Физически из–за воздержания и морально – из–за того, что твой любимый человек тебя не хочет. Ты ее облизывать готов с ног до голов как леденец. Ее вульва на вкус — как Рай, ее изгибы — мечта. Нравится до трясучки. Куда ни посмотришь — везде красиво, крыша рушится. Куда ни коснешься — горячо.
А тебя — нет. И тем не менее.
Не предавать – это не подвиг. Обычная рутина, о которой не снимут фильм или сериал. Ничего запретного, интригующего, опасного. Как учеба в меде, состоящая из непрерывной зубрежки. Как работа в больнице. Как и обычная жизнь. Люди полюбили друг друга и прожили жизнь по чести. Что здесь интересного?
Минимальный уровень заботы: выполнять договоренности, не нарушать обещания. Непопулярная банальщина.
В ту ночь в клубе всё это словами объяснить не получилось, я дурел и брал Юлино тело снова и снова. А она отвечала мне. Может... блин, не знаю. Может, ей было страшно меня потерять?
