мертвецов — слишком тяжёл, чтобы держаться на плаву. Однако перед наступлением Рагнарёка настанет нескончаемая трёхлетняя зима Фимбулвинтер, в результате которой моря и океаны промерзнут до дна… и Нагльфар проедет по льду, как на санках. Снорри Стурлусон в «Видении Гюльви» описывает обычай скандинавов остригать у покойников ногти и сжигать их, чтобы воспрепятствовать строительству Нагльфара.
[4] Говоря это, Хель имеет в виду сына Одина Бальдра — бога света, красоты и справедливости. Душа которого, после его смерти, отправилась в Хельхейм. Узнав об этом, боги сразу же отправили к Хель посланника, чтобы уговорить её вернуть Бальдра в мир живых. И Хель согласилась… но не просто так, а с условием: «Я отпущу Бальдра, — сказала она, — только в том случае, если в целом мире не найдётся ни одного существа, как живого, так и мертвого, которое бы не оплакивало Бальдра и не скорбело по нему. Боги отправили сообщение по всему миру, и вся живая и мертвая природа выразила свое сожаление и горе, кроме ведьмы Токк. Позже выяснилось, что под личиной Токк на самом деле скрывался Локи, и именно он был тем, кто не скорбел по Бальдру.
Глава 30
Доведенные принудительным курсом иглоукалывания до абсолютного умоисступления драугры, заревев от клокочущей во всём их существе ярости, со всех когтей рванули вверх.
«Пора», — решил для себя Ганимед и представил, что веревка удлинилась настолько, чтобы достигнуть подножия скалы. При этом он, само собой, и о себе любимом не забыл — рванул по веревке вверх с такой скоростью, что только пятки, точнее, кошки, засверкали.
Ополоумевшие от бешенства драугры, ведомые лишь одной мыслью догнать и порвать «иглотерапевта» на мелкие части, естественно, не могли позволить себе отстать. В связи с чем, дабы увеличить скорость собственного передвижения, они, забыв про осторожность, перестали уделять должное внимание «ступенькам».
Лоуриэль Клерн бежал на чисто ослином упрямстве и огромной любви к матери.
Ноги его подкашивались. В груди, казалось, полыхал пожар. Он так безмерно устал, что не видел совершенно никакой необходимости продолжать бороться с неизбежным…
Каким же он был самонадеянным идиотом! Думал он. Ведь понимал же с кем заключает договор. И всё равно согласился. Не просто согласился, а чуть ли не плакал от счастья! Наконец-то, хоть кто-то из богов услышал его молитвы!
Поскольку его желание, в некоторой мере, находилось в сфере интересов и влияния Хель, то его ничуть не смутило, что именно она снизошла к нему. Тем более, что от него всего-то и нужно было — успеть пробежать десять миль прежде, чем его нагонит «Дикая охота», которая при этом даст ему фору в три четверти пути.
Кого-то, возможно, такие условия и напугали бы, но только не его. Не лучшего бегуна Юсальфхейма по пересечённой, заснеженной местности! Тем паче, что в контракте с Владычицей Тьмы, Льда и Смерти было всё чётко прописано: и глубина снежного покрова, и дистанция, и температура воздуха, и скорость ветра, и ландшафт местности.
Всё, кроме того, что, услышав рог «Дикой охоты» ему больше всего на свете будет хотеться развернуться и бежать навстречу призрачным охотникам, а не от них. И, само собой, того, что борьба с собой будет отнимать у него львиную часть физических сил.
Эх… А ведь мама ему говорила: «Учись сынок, учись». А он непутёвый сын всё своё время проводил на беговых дорожках, зарабатывая всё новые и новые медали. И потому-то и пропустил момент, когда болезнь только-только поселилась в теле его матери. Ему казалось, что бывай он чаще дома, он обязательно бы заметил, что состояние здоровья его матери изменилось. Не через два года, когда стало уже поздно, а сразу, на самой ранней стадии болезни.
Вопли и завывания с каждой милей слышались всё яснее и чётче, но видевший перед собой лишь образ матери Лоуриэль, почти не обращал на них внимание. Во всяком случае, ему больше не приходилось хватать себя за уши и заставлять смотреть свою голову вперед, а не назад.
Не было в контракте также ничего сказано и о скале на пути его следования. Сказать, что Лоуриэль был обескуражен, увидев её — значит ничего не сказать. Он был потрясён, душевно повержен и морально уничтожен.
— Я обречён. Обречен определенно и бесповоротно, — тоскливо подумал он.
Руки его опустились, ноги подогнулись, и он уже почти был готов упасть в снег, поскольку более не видел смысла пытаться убежать от судьбы в лице идущей по его следам «Дикой охоты». Однако идея сдаться без боя, была до такой степени противна его душе, что она взбунтовалась, поднялась волной неистового упрямства и свирепой ярости, и заставила его бежать дальше.
И он побежал… Нет, он более не надеялся убежать от смерти. Он понимал теперь, насколько капитально он сглупил, поверив слову Хель. Он побежал, сражаясь не за жизнь, а за свою бессмертную душу, которая, если он умрёт, как герой, достанется не Хель, а вознесется в Вальхаллу[1].
— Шиш тебе, подлая ледяная дева, а не моя душа! — подумал отважный эльф и с удвоенной скоростью (откуда только силы взялись?) понесся к скале.
Вот только как ни быстры были его ноги, копыта призрачных коней под участниками Дикой охоты были ещё быстрей… О чём ему ежесекундно любезно сообщал звучавший всё громче и отчетливее голодный рёв рога её предводителя Херна Охотника. Спустя несколько минут к нему присоединился также ещё и бой барабана. Вслед за чем до него донесся подхваченный эхом всё нарастающий звериный рев и рык, а затем и подхваченное ветром смрадное дыхание хелевых тварей…
Теперь Лоуриэлю казалось, что у него горят огнём не только лёгкие и сердце, но и спина. С каждым шагом ему бежалось всё тяжелее и тяжелее: если вначале он почти не замечал глубины снежного покрова и легко перепрыгивал через сугробы, то теперь ему казалось, что он бежит по зыбучим пескам и дорогу ему преграждают огромные барханы.
И всё же он не собирался сдаваться: невероятным усилием воли он задвинул усталость и боль на край сознания. Если нужно будет он поползет сначала на карачках, затем по-пластунски, но не остановится!
Понимая, что силы его на исходе, Лоуриэль, дыбы не тратить их понапрасну, пока бежал смотрел лишь под ноги и изредка вперед.
Сначала, каждый раз, поднимая глаза, он надеялся увидеть, что никакой скалы на самом деле на его пути нет. Но она была. Потом он стал надеяться на то, что она не более, чем мираж, который должен был
