– Лео, я сейчас не вкалывала тебе обезболивающее. Я ввела тебе физраствор, то есть практически воду.
Я ожидаю от него фейерверк слов с корнем на букву «f», но он совершенно спокойно блуждает мученическим взглядом по моему лицу.
– Зачем? – спрашивает.
– Чтобы показать тебе правду.
– Какую ещё правду?
– Лео, тем, у кого боль в голове, помогает плацебо, а тебе нет. У тебя проблемы со спиной и тебе нужно повторное обследование.
Он то ли закрывает глаза, то ли закатывает их со стоном «О, боже». Потом сразу просит:
– Сделай нормальный укол, пожалуйста!
Мне больно слышать слабость в его голосе. Он устал терпеть, а до этого очень убедительно скрывал, что делает это из последних сил.
– Это жестоко, – объявляет мне, пока я обрабатываю его кожу антисептиком.
– Ты чуть не вырвал мне руку, когда спасал от медведя, – напоминаю. – Иногда нужно сделать больно, чтобы помочь.
Я ввожу ему опиоид – сегодня можно – и всматриваюсь в его лицо: боль стекает с его тела с каждой минутой, взгляд теряет остроту и пронзительность, движения становятся плавными, замедленными. Когда он закрывает глаза, я спрашиваю:
– Хорошо?
Лео приоткрывает было рот, чтобы ответить, но… то ли проваливается в сон, то ли настолько растратил силы, что не может даже ответить, то ли просто бесстыже кайфует. Лунный свет так ярко освещает его лицо, что не нужны фонари.
Birdy – Just Like A River Does
Я всегда избегала смотреть на его губы – слишком тяжело говорить себе «нет». Но сейчас, когда его глаза закрыты, а серебристый свет изменил все цвета и оттенки, запреты больше не действуют. Я не помню, не успела понять, какими они были тогда, в аэропорту, но сейчас, обводя взглядом контуры, я поражаюсь тому, как безупречна их форма. Они сладкие… они просто до бабочек в животе сладкие на вид. Что, если прижаться к ним своими сейчас, пока он спит?
Я ни за что этого не сделаю: слишком звонкой была его пощёчина тогда, три месяца назад. До сих пор печёт.
Лео просыпается, когда палатка уже прибита колышками в месте, куда теперь точно не достанет прилив. В его рюкзаке нашлась зажигалка, в лесу – сухая трава и ветки, и теперь рядом с ним горит костёр. Я сижу поблизости, завернувшись в спальник, потому что на мне только бельё. Если б знала, что такое предстоит приключение, надела бы трусы потеплее… а так, на мне дорогущее, до безобразия кусачее и неудобное кружево. Продавец в магазине очень советовала «Для пробуждения мужского интереса» за неделю до этой поездки. Ну а кто знал, как жизнь повернётся? А вдруг?
Теперь я боюсь пошевелиться, потому что Лео всё это безобразие увидит и, конечно, опять снисходительно улыбнётся. Но он занят – стягивает с себя мокрую одежду и отводит взгляд, когда я подхожу за ней. Мне приходится на минутку отложить свой спальник и мёрзнуть – чтобы распрямить и развесить его мокрые джинсы и футболку рядом со своими, мне нужны обе руки. И когда я заканчиваю и оборачиваюсь, он смотрит на меня. Не смеётся и не шутит, даже не улыбается. Его взгляд более чем серьёзен и совершенно мне не знаком.
– Что? – спрашиваю со вздохом и снова укутываюсь в спальник. – Хочешь знать, как я до сих пор умудрилась выжить? Меня не спрашивай.
Дрова в костре потрескивают и пощёлкивают, маяк всё так же время от времени протяжно гудит вдали.
– Ты красивая…
У меня даже дар речи пропадает на дольше, чем пару мгновений. Я открываю рот, чтобы сказать «спасибо», но из него вылетает почему-то:
– Ты тоже… очень.
Он улыбается.
– Садись поближе к огню, – предлагаю. – Твой спальник наполовину промок, вон, болтается на ветке. Я расстегнула, чтобы быстрее просох, но… не думаю, что это скоро случится.
Холод ночью у воды немыслимый, хорошо хоть ветра нет. Лео обнимает себя руками и сосредоточенно смотрит на огонь. Я придвигаюсь и набрасываю на него край своего спальника, хотя его и не трясёт так, как меня. Самое страшное – мёрзнуть. Голод я терпеть могу…а может, просто не приходилось быть по-настоящему голодной, но холод – самое невыносимое для меня. Он вгоняет меня в депрессию, делает несчастной, потому что слишком связан с воспоминаниями, которые хотелось бы стереть. Забавно, но в эту минуту, уже не чувствуя пальцев на ногах и стуча зубами, я думаю не о мокрых улицах Ванкувера, где зимой сходишь с ума то ли от пробирающего до мозга костей холода, то ли от обиды на судьбу и людей. Я думаю о том, что время от времени наши с Лео плечи соприкасаются, и я стараюсь вдыхать сильнее, чтобы ещё раз дотронуться своим плечом до его плеча. Сложно найти этому объяснение, но мне приятно до слёз.
Одной мне, конечно, было бы теплее, а теперь не только ноги, но и вся грудь открыты ночному морскому бризу. Если б только мы могли прижаться друг к другу – полотна расстёгнутого спальника хватило бы на двоих, но… Господи, ну почему ему обязательно нужно любить другую? Я знаю, он всегда думает о ней.
И словно в подтверждение Лео глубоко вздыхает.
– Что? – спрашиваю.
– Думаю, как добираться теперь до машины.
– Если ты о коляске, то я найду её, можешь не сомневаться. Утром во время отлива поищу, она обязательно найдётся.
Мы ещё минут двадцать греемся у костра и молча слушаем его потрескивание. Сухих веток тут, к счастью, более чем достаточно – океаном набросало даже небольшие поленья.
– Сейчас только час ночи. До рассвета больше четырёх часов, – говорю.
– Хочешь спать?
– Не знаю.
– Давай перетащим матрас поближе к огню.
– Он холодный, как лёд.
– Ты говорила, мой спальник только наполовину мокрый – постели сухую часть на матрас и ложись. Укроешься этим.
– А ты?
– Мне у костра тепло. Ты главное, веток побольше принеси, чтобы до утра хватило.
Через десять минут пытаюсь согреться в позе зародыша на матрасе. Лео сидит на нём же. Моего спальника даже в таком положении хватает на двоих: мне повезло спрятаться полностью, у Лео укрыта от ветра спина, а лицо и руки согреваются теплом от костра. Тем не менее, меня трясёт, не переставая – резина матраса слишком холодная, это чувствуется даже через спальник. Внезапно Лео, не поворачивая головы, и никак не выдавая своих эмоций, находит мои щиколотки под спальником и притягивает к своему бедру. Это удивительно, но оно тёплое! Вполне возможно, что это всего лишь иллюзия, но моим ледяным ногам его бедро кажется печкой.
От удовольствия я закрываю глаза. Это блаженство, самый настоящий микроскопический рай на земле. Мой тремор постепенно утихает – дрожь волнами уходит в горячую ладонь на моей щиколотке.
И я, не открывая глаз, немного неуклюже, но всё-таки говорю:
– Это форс-мажорные обстоятельства. В таких условиях любые действия могут быть оправданы нуждами выживания.
