После встречи «Каул» пропал из вида на несколько месяцев. На один звонок он не ответил, но следующий звонок в марте позволил восстановить контакт, и Селлерсу поручили встретиться с ним.
Вечером 10 марта Селлерс решил, что ушел от наружного наблюдения, «позаимствовав» личность другого работника посольства. Позже, оказавшись «чистым» на улицах Москвы, он быстро переоделся в русскую одежду и слился с потоком москвичей, спешивших домой.
Встреча была назначена в жилом квартале сталинской застройки недалеко от Ленинских гор. Селлерс прибыл на место встречи в 10:30, и когда до места контакта с «Каулом» оставалось метров шесть, он вдруг почувствовал что-то неладное. «Каул» выглядел похудевшим и потерял свой прежний «крутой» вид. Стал тенью самого себя. И в тот же момент Селлерс изготовился к тому, что — он знал это — должно было произойти.
— А, б..! — выругался Селлерс. — Ну вот!
Внезапно яркие прожекторы осветили улицу, и со всех сторон к нему побежали какие-то люди. Селлерс успел подумать, что арест был поставлен, как в кино. Работники КГБ затолкали его в автофургон, а «Каул» просто растворился.
В фургоне работники КГБ, видимо, не подозревая, что Селлерс понимает по-русски, свободно говорили между собой. Они, казалось, были смущены тем, кого арестовали. Наконец, когда один из них протянул руку и сорвал с Селлерса его фальшивые усы, по его лицу стало ясно, что он узнал Селлерса.
— А, Миша! — воскликнул мужчина, используя уменьшительную русскую форму от «Майкл». Маскировка ЦРУ была лучше, чем они это себе представляли. Заметив грязь на подошвах Селлерса, они стали обсуждать между собой, как он смог незамеченным выйти из посольства, переодеться в русского рабочего и никто на посту этого не заметил.
Автофургон доставил Селлерса и его спутников в пристройку к дому № 2 на площади Дзержинского, используемую для допросов.
Допрос продолжался всего несколько часов. В половине третьего утра прибыл консульский работник посольства Стюарт Паркер, чтобы забрать его с собой. Но все эти два часа Селлерс вел поединок с Красильниковым, пытаясь парировать каждый вопрос «серого призрака» КГБ. Обычно работники ЦРУ после ареста отказывались говорить, ссылаясь та дипломатический иммунитет и требуя встречи с консулом. Селлерс знал правила этой игры, но не мог удержаться, чтобы не вставить русским пару шпилек с учетом своего знания русского языка.
Когда Красильников заявил, что арест повредит карьере Селлерса, тот ответил, что это нисколько не повредит его карьере в ЦРУ. Видимо, для того чтобы «разговорить» американского резидента, Красильников попытался перевести разговор на нейтральную тему, упомянув некоторые подробности из личной жизни Селлерса, известные КГБ. Селлерс был вратарем брумбольной команды[41] американского посольства, Красильников стал расспрашивать его, что он думает об американском и о русском хоккее. Но, пытаясь развязать язык Селлерсу, Красильников сам рассказал кое-что интересное. Стало ясно, что КГБ не знал, как Селлерс в этот вечер вышел из своей квартиры. У советских контрразведчиков еще не было четкого представления о применяемой американцами технике «подмены личности», и, обнаружив его на месте встречи, они были немало озадачены. Пост наблюдения считал, что он находится дома.
Прошло достаточно много времени, прежде чем Селлерс узнал настоящее имя «Каула». Это был Сергей Воронцов.
Лэнгли. 11 марта 1986 года
«Провальные» утренние ритуалы стали повторяться с тревожной регулярностью. Информация об аресте «Каула» поступила накануне вечером, и все участники утреннего оперативного совещания уже знали, что случилось вчера ночью в Москве. По дороге в кабинет Гербера на совещание для обсуждения очередного московского провала Пол Редмонд заглянул ко мне.
— Пошли на утренние поминки, — сказал я ему.
Ясенево, СССР. 12 марта 1986 года
Валентин Аксиленко сидел в своем кабинете на пятом этаже здания центрального аппарата ПГУ, где располагался Первый (американский) отдел, и размышлял над серией совпадений. Три года назад он возвратился из Вашингтона и теперь был начальником направления, курировавшего деятельность этой резидентуры. И все происходившее в Вашингтоне вызывало все большее любопытство Валентина Аксиленко, крупного, вдумчивого человека с редеющими рыжими волосами.
В свои 45 лет Аксиленко многого добился для себя и для КГБ, и за время своей пятилетней командировки в Вашингтоне был повышен до полковника. Но теперь создавалось впечатление, что его привычный мир, который он принимал как должное, летел в тартарары. Его тревога постоянно росла, но он никак не мог определить ее причину. Может быть, думал он, это были его собственные проблемы. Его семья разваливалась. Может, это было сочетание разных причин. Даже работа, которую он, как ему казалось, знал так хорошо, становилась какой-то мутной. Происходили вещи, которые он не мог понять или объяснить.
Аномалии начались в июне прошлого года, когда арестовали одного американца. Сообщения о личности советского предателя, с которым он намеревался встретиться, были противоречивы, но во всех версиях повторялось имя шпиона — Адольф. Было похоже, что кто-то наверху хотел, чтобы это имя запомнилось. Может быть, потому что Адольф был арестован через месяц после празднования очередной годовщины окончания Великой Отечественной войны. Но был какой-то смысл в навязчивом повторении имени шпиона, которое, по мнению некоторых, могло быть выдумкой руководства КГБ. Но какой?
Потом в сентябре 1985 года пошли слухи, что ребята из Второго и Седьмого управлений задержали с поличным работника ПГУ, изымавшего тайник. Говорили, что это был камень, наполненный советскими деньгами. Через некоторое время стало известно и имя задержанного. В конце концов слухи указали на сотрудника линии «КР» резидентуры КГБ в Лагосе, находившегося в отпуске.
Потом появилась история о невероятном побеге Гордиевского, который находился под подозрением. Утечки из разных источников противоречили друг другу, но они в основном являлись попытками и разведки, и контрразведки переложить вину друг на друга. Все строили предположения о том, как он бежал и кто ему помог. Некоторые были убеждены, что это было сделано совместными усилиями американских и английских спецслужб. Другие считали, что в этом была замешана Лубянка. Однако никакой официальной информации не было. Там все было тихо.
В довершение всего оставался Виталий Юрченко, который возвратился героем в сопровождении почетного эскорта. Проблема, однако, заключалась в том, что никто не верил его истории.
Дело Юрченко было афронтом для большинства работников ПГУ, знавших, что история героического сопротивления, редкой целеустремленности и бесстрашного побега была выдумкой Юрченко, которой он хотел спасти себя от казни. Они знали, что байки, настойчиво распространяемые Крючковым и его заместителем Вадимом Кирпиченко, были чепухой. Аксиленко мог понять стремление руководства замять дело Юрченко, но он не мог смириться с тем, что из него делали героя. Никто из работавших на Западе никогда всерьез не верил в бредовую выдумку о том, что ЦРУ применяло к Юрченко наркотики. Рядовые работники просто игнорировали эту историю как еще один пример коррумпированности руководства КГБ, защищавшего себя. Юрченко перед бегством был повышен в звании до адмирала[42]. Это делало его одним из них. Когда бежал какой-нибудь подполковник, то реакция была совсем иной. Ворчание нарастало.
