перелесок никто не придёт, успокоился, сам ходил к мешкам с мукой, набирал полное ведро и кружку, а затем потихоньку, не привлекая внимания, уходил к перелеску. Роза научилась сцеживать воду из промокшей и заплесневелой муки и печь лепёшки. Рахима немного ожила и тоже пекла лепёшки, которые были похожи на каменные катышки, кипятила воду, заваривала берёзовую чагу. Через неделю Галина очнулась. От потери крови голос у неё стал тихим, каким-то прозрачным. Она долго пыталась понять, где находится, потом, осознав, что с нею сталось, заплакала.
— Зачем вы это сделали? — прошептала Галина, глядя сверкающими глазами на Ильдара-абыя и Рахиму-апу. Роза стояла в стороне, боясь пошевелиться. Девочка поняла, что происходит что-то страшное, что-то такое, чего она никогда не поймёт.
— Что, дочка, что мы сделали? — спросил после долгой паузы Ильдар-абый. — Ты была при смерти. Мы спасли тебя.
— Зачем вы это сделали? Зачем спасли меня? Это безбожно! — прозрачный голос обрёл внутреннюю силу, звучал тихо, но проникновенно, так, что у Ильдара-абыя зашевелились остатки волос на голове.
— Дочка, мы хотели тебя спасти, это по-божески. Не ругайся! Тебе нужны силы.
Мужчина слабел на глазах от чувства вины, от безнадёжности, от отчаяния. Рахима-апа прислонилась к нему, пытаясь защитить его от гнева Галины.
— Ваш бог Мизгирь! Ему молитесь! — прокричала Галина что есть мочи и заплакала. Следом за ней разрыдалась Роза, потом Рахима-апа. Ильдар-абый тоже заплакал. Они плакали и чувствовали, как очищаются от гнева и раздражения, от голода и унижений. Первым пришёл в себя Ильдар-абый.
— Дочка, не ругайся, тебе надо жить! Бог дал, бог взял. Ему решать, кому жить на белом свете, а кому умереть. На вот, поешь, Роза лепёшек напекла.
Галина молча отвернулась, тогда Ильдар-абый дал ей воды. Галина оттолкнула кружку, но, взглянув в страдающие подслеповатые глаза Ильдара-абыя, отпила глоток. Раны заживали долго. Галина мучилась от того, что вынуждена принимать помощь от Рахимы и Розы. Они поднимали её, переносили чуть подальше, чтобы она справила нужду, и приносили обратно. За время болезни Галина стала легче птичьего пёрышка. Однажды она почувствовала внутреннее кровотечение, и вначале испугалась, но позже поняла, что это запоздалый выкидыш. Замершая беременность вышла из неё с кровью. Когда Галине стало чуть полегче, она попросила прощения у Ильдара-абыя, но тот отмахнулся, дав понять, что и не таил на неё зла.
Они простили всех. Они уже не ждали перемен. Просто жили. Через три недели холода отступили. Весна взяла своё: распустились почки, зазеленела листва, земля немного подсохла. Лепёшки из прогорклой муки не насыщали желудок, они его обманывали, но чувство голода перестало быть мучительным. Первый шаг Галина сделала, когда увидела, как Рахима-апа ослабела. Тонкие руки не держали даже платок, он падал, а женщина не могла нагнуться, чтобы поднять его. Тогда Галина заставила себя подняться и стала привыкать к новой жизни. Грудь болела, ноги с трудом поворачивались, но ходили, и уже через несколько дней Галина научилась обходиться без посторонней помощи.
Глава третья
Золота всё прибавлялось. Зубные протезы, кольца, перстни, часы с цепочками лежали кучкой и ждали своего часа. Колубаев обещал ему, что возьмёт с собой в Томск и сдаст в пересыльную тюрьму. Мизгирь всеми силами стремился туда, понимая, что власти не отпустят его на волю. А купить хорошие условия на зоне вполне можно. Но Колубаев куда-то пропал. Охранники донесли, что он ещё в посёлке, собирает баржу в дальний путь, чистит, моет, заправляет. Не сам, разумеется, чёрную работу делают матросы, а в помощь им дали ссыльных уголовников. Мизгирь передал через охрану, что у него всё есть, о чём они договаривались с Колубаевым. Охранник ухмыльнулся и ничего не ответил, чем не на шутку насторожил Мизгиря. А вдруг он не так донесёт Колубаеву, скажет не то, а Колубаев ничего и не поймёт? Свою голову не поставишь. Человек человека не слышит, всё о своём думает, и из-за этого не может понять. Мизгирь нахмурился и повернул голову китайца против часовой стрелки.
— Ну, чего, китаёза, приуныл?
— Холнно! — Зябко дёрнул плечом китаец. Он давно натужно и с надрывом кашлял, видимо, простудился во время холодов.
— Тут тебе не озеро Рица, это остров Назино! — пробасил Мизгирь и повернулся боком, демонстрируя крючковатый нос. Китаец вздрогнул. Изредка с северной части острова прилетали орланы с такими же клювами, оглашая реку пронзительным криком.
— Жрать будешь? — спросил Мизгирь, кивая на котелок с мясом. Китаец заколотился в трясучке, замахал кривыми ручками.
— Брезгуешь? А я жру. Помирать не хочется.
Мизгирь припал к котелку и жадно выпил бульон, потом вытащил кусок мяса и долго жевал, наслаждаясь вкусом.
— Человечинка, она сладенькая! — смачно прошамкал Мизгирь и пристально посмотрел на китайца. — А ведь не жилец ты на белом свете, китаёза, не жилец. Кашляешь, чихаешь, кровью харкаешь. Помрёшь скоро!
— Не хоцица, — пробормотал китаец и сморщился, видимо, боялся прокашляться.
— Никому не «хоцица», — передразнил Мизгирь и бросил котелок на землю. Мясо вывалилось и смешалось с глиной. Китаец отвернулся.
— А мы тебя органам сдадим, — ухмыльнулся Мизгирь, — тогда и Колубаев заявится. Он тебя на части покромсает. Острым ножичком. Любит Колубаев прогнуться перед начальством. Согласен, китаёза?
Китаец долго силился понять, о чём говорит Мизгирь, но ничего не понял, лишь утвердительно кивнул головой и по-заячьи сложил худые костистые ручки.
— Согласен, значит! — Мизгирь стукнул воздух крепко сжатым кулаком. — Щас мы доведём до сведения охраны. Пусть вызывают Колубаева. Эй, на палубе! Ходь сюды!
Охрана всполошилась. На острове установился негласный порядок. Переселенцам было запрещено кричать и обращаться к охране, пока их не спросят, но, увидев, что Мизгирь приставил ладони ко рту, выстроив их в виде рупора, нехотя спустили лодку. Двое охранников подошли к Мизгирю и сурово приставили ружья, но он шепнул что-то, они разом присмирели и уселись на лесину. Потом долго разговаривали с Мизгирём наедине, о чём-то шептались, оглядываясь по сторонам, не подслушивает ли кто. Вскоре одна из лодок ушла в посёлок. Повеселевший Мизгирь, отхлебнув добрую порцию самогона, шатался
